есть общего и отличного… Такие люди, переходя от наблюдения к наблюдению, приходят к правильным выводам и устанавливают лишь естественные аналогии»[112]. Иоганн Вольфганг фон Гёте, рассуждая в 1798 году о своих исследованиях по морфологии и оптике, описывает поиск «чистого феномена», который может быть выделен только в результате последовательности наблюдений и никогда – в отдельном частном случае. «Чтобы его представить, человеческий ум определяет все эмпирически колеблющееся, исключает случайное, отделяет нечистое, развертывает спутанное, даже открывает неизвестное…»[113] Это были конкретные практики абстрактного разума, как он понимался натуралистами Просвещения: отбор, сравнение, суждение, обобщение. Преданность истине-по-природе требовала погружения в природу, а не порабощения ее явлениями.
Линнеевские способы рассматривания, описания, изображения и классифицирования растений были откровенно и даже вызывающе избирательными. Ботаники должны научиться сосредотачивать свое внимание на характерных признаках – «постоянных, определенных и органических»; они не должны позволять себе отвлекаться на несущественные детали растения, тем самым умножая без необходимости количество видов: «93 [вида] тюльпана там, где есть только один»[114]. Они должны предостерегать своих иллюстраторов от изображения случайных свойств (цвет) в отличие от существенных: число, форма, соразмерность и положение. «Сколько томов было исписано видовыми названиями, заимствованными у цвета? Сколько меди было переведено на ненужные пластины для гравюр?»[115]
Линней не стремился к самоустранению, как более поздние ученые. Ботаники XIX века нашли бы заявления Линнея слишком высокомерными для того самоотречения, которого они требовали от себя[116]. Он же, в свою очередь, отверг бы как безответственное требование передавать научные факты без посредничества ученого и высмеял бы точку зрения, согласно которой наиболее достойным типом научного знания, к которому стоит стремиться, является тот, который в наименьшей степени зависит от личных качеств исследователя. Эти более поздние основополагающие принципы объективности, как они будут сформулированы в середине XIX века, вошли бы в противоречие с линнеевским чувством собственной научной миссии. Только самый проницательный и наиболее опытный наблюдатель – тот, кто, подобно Линнею, изучил тысячи различных образцов, – был способен отличить подлинные виды от всего лишь вариаций, установить истинные характерные особенности, запечатленные в растении, отделить существенные свойства от случайных. Он был безоговорочно предан истине своих родов (и даже истине своих видовых названий), но не объективности.
Эта глава посвящена науке до объективности, тому, как альтернативный эпистемический способ жизни, посвятивший себя истине-по-природе, формировал практики, характеры и, прежде всего, рациональные образы в ботанике, анатомии,