и людей можно подчинять?
– Можно, но тут мы уже вступаем в очень тёмную область. Чтобы обрести контроль над другим разумным созданием, надо и самому пожертвовать чем-то важным, да ещё и совершить при этом какой-то жуткий обряд. Подробностей я не знаю, мне учитель не рассказал, а книги на эту тему – все под запретом.
– Ясно. Про огонь не буду спрашивать – видел как-то на ярмарке, что с факелами творят. Впечатляет.
– Да, эффектное зрелище. Итак, ещё раз – воздух, огонь, живая материя. Всё это более или менее на слуху. А теперь вспомни – ты хоть раз слышал что-нибудь о колдовстве с водой?
Я репу почесал. А ведь правда – ничего такого не вспоминается, если не считать тех самых легенд про реку, которая исполняет желания. Даже на ярмарках, где народ развлекают, фокусов с водой не увидишь. Странно, если задуматься.
Так я Лизавете и заявил. Она кивает:
– Считается, что водные чары – это нечто настолько древнее и могучее, что их помнит только река. Теперь ты понимаешь моё, не побоюсь сказать, обалдение, когда кречет на наших глазах превратился в лёд по одному лишь твоему слову?
– Да я ж тебе объясняю в десятый раз – не моё это было слово! Может, сама река мне его и нашептала зачем-то…
Лиза аж подпрыгнула:
– Точно! Митя, ты молодец! Это ведь самое очевидное объяснение – река начинает нам открываться, поэтому ты услышал её подсказку! Теперь я не сомневаюсь – осталось совсем немного!
– Смотри не сглазь.
– Да-да, ты прав, не будем забегать вперёд. Но новый эксперимент со стынь-каплей надо провести как можно скорее! Прямо сейчас! Согласен?
– Уговорила.
Остановились, чтобы место высмотреть поудобнее, и видим – кто-то за нами скачет, пылит. Лиц ещё не разглядеть, но почему-то сразу жутью повеяло, непонятной угрозой. Лиза мне шепчет:
– Не делай резких движений.
Правильно рассудила – сами-то мы сейчас невидимки, но если по траве побежим, та примнётся, могут заметить. Поэтому просто отошли тихонько к обочине и стоим, Лизавета мою руку сжимает.
Всадники приближаются, и я теперь вижу – это не кто-нибудь, а двое моих знакомцев, Кречет и хмырь патлатый, только что-то с ними не так. У патлатого глаза стали как у волка – не потому что цвет поменяли или размер, а просто всё человеческое из них испарилось, осталась только хищная злость. А Кречет…
На него вообще как взглянешь – так вздрогнешь.
Лицо застывшее, тусклая белизна, а черты заострённые, грубые, как будто их вытесали стамеской из глыбы льда, причём второпях, на скорую руку, так что по бокам видны сколы, на которых играет солнце. Или, может, это даже не лёд, а блестящий заиндевелый камень, что-нибудь вроде мрамора…
Оба всадника головы повернули, обшаривают взглядами берег. И даже гадать не надо, кого именно они там высматривают.
Промчались мимо нас, не заметив, и поскакали дальше.
Я вспомнил, что уже можно дышать, и говорю Лизавете:
– Вот, познакомься – тот самый Кречет. Только рожа у него сегодня…