калоши по лужам, загремел засов, заскрипели навесы. Наконец открылась калитка в воротах. Баба Гутя нисколько не изменилась – такая же маленькая, скрюченная, в своем стандартном белом платке. В руке палка.
– Ты кого гоняешь, бабушка? – вместо приветствия спросила Алена.
– И точно Аленка. Надо-сь. Как ты здесь?
– Соскучилась, – совершенно искренне ответила Алена, обняв бабушку. – Я поживу у тебя немного?
«Какая же она маленькая и худенькая. В чем только душа держится…»
– Да живи ради бога, – бабушка потащила ее в дом. – А то я все одна да одна, ни поговорить, ни послушать. И готовить одной не с руки. Живи, милая. Сколько ж тебя не было?
В доме все было по-прежнему. Алена как будто попала в детство. Подумала: «Хорошо-то как!»
– Разувайся пока, а я молочка тебе налью. Свежее, утром Наталья приносила. Отдыхай с дороги, умаялась, чай. Да ты сама достань молоко с погреба, мне сгибаться-то тяжко. Помнишь, где?
Алена помнила все. Ей казалось, что она только вчера уехала из этого дома – все было такое родное и знакомое. Она села на деревянную, покрашенную коричневой краской лавку-диван со спинкой и подлокотниками, стоящую у самой двери. На этой лавке она иногда спала в детстве, когда в доме собиралось много народу.
– Так сколько же ты не приезжала? – продолжала бабушка. – Петька наш, грешник, уже четыре года как сидит. А вы с ним в прошлый раз вместе черемуху собирали, на дереве сидели. Лет пять, видно?
«Если не больше». Алена никак не могла сосредоточиться, чтобы посчитать. Да и зачем? В детстве она каждое лето проводила здесь, у бабушки в деревне. Но, чем старше становилась, тем реже тут появлялась. А после смерти отца вообще не приезжала…
– Тебе сколько сейчас?
– Семнадцать весной исполнилось.
– О, так, поди, школу кончила?
– Нет, еще год остался, в одиннадцатый только перешла.
– Раньше-то десять было.
– Теперь все одиннадцать лет учатся.
– Ты молоко-то доставай, сама попьешь. Вы ж там, в городе, молоко пьете, которое не скисает, да масло едите, которое не тает. Химия одна. А я блины заведу. Гостья ведь у меня. Одна-то не буду шарашиться, а тут сделаю…
О боже, бабушкины блины! Алена чуть не завизжала от восторга. Ура! Тут же открыла тяжеленную крышку погреба («и как бабушка одна ее открывает?»), достала трехлитровую банку молока («как всегда, на верхней ступеньке, чтобы вниз не спускаться»). Сразу налила себе полную кружку («значит, держат еще коров, оказывается»).
– Так на кого ты все-таки ругалась?
– А-а, мальцы хулиганят. Постучат, да убегут. Я пока обуюсь да оденусь, да выйду. Шибко долго. А их и след простыл. Схоронятся и подглядывают. Развлекаются. Издеваются над старухой, – добродушно рассказала баба Гутя.
– Так ты родителям пожалуйся!
– Да почто? Пускай. Им весело, да и мне не скучно.
Алена рассмеялась.
– А ставни почему не открываешь?
– Одной-то мне на что? Да и хвораю я. А ты поди,