сразу начал Клодий Вар. Голос у него был довольно низкий, приятного тембра, и говорил он четко, внятно и неспешно, как человек, привыкший управлять. – Вот ты какой! В тот единственный раз, что я тебя видел, ты был вдвое меньше ростом! Ты-то меня запомнил или нет?
– Немного помню… – слегка растерялся Веттий.
– Ну, как там наш родной Лугдун? – продолжал сенатор. – Все то же? Те же собрания провинциалов в августовские календы? Те же состязания ораторов? Те же катания на лодках по Родану? Мое августодунское поместье приносит мне неплохой доход, но сам я что-то за десять лет так туда больше и не собрался… Впрочем, хороший управляющий – это главное. Мой вилик Евтих, конечно, плут, но у меня особо не поплутуешь, а в уме ему не отказать. – Он негромко, сдержанно засмеялся, а потом спросил уже совершенно иным, серьезным тоном: – Как мать? Так и не собирается больше замуж?
– Нет, – ответил Веттий. – Я бы и не против, мне кажется, она тоскует. А без меня ей будет еще тоскливее. Но она и слышать об этом не хочет. И меня беспокоит, что она несколько суеверна…
– Ну что же? Я думаю, твою мать можно понять. Женщины вообще склонны к суеверию. Даже мать Александра Великого, Олимпиада, заклинала змей… Эх, Веттий, Веттий… – Сенатор вздохнул, и стало ясно, что он вспомнил о покойном Веттии-старшем. – Хороший был человек. Даровитый! Не так много я с ним общался, но успел оценить его. Он, конечно, мог бы найти себе лучшее применение, чем учить мальчишек риторике. Очень пригодился бы и здесь, в Городе… – Потом, точно спохватившись, сенатор спросил: – Так чему ты намерен посвятить себя?
– Я хотел бы учиться в Атенеуме, серьезно изучать философию, а также усовершенствоваться в риторике, хотя я уже три года учился ей в Лугдуне…
Сенатор вновь рассмеялся.
– Ну, если философ у власти, чему удивляться, что и все подданные – философы. И к какой же философии ты тяготеешь? К платоновской? К стоической? Или, может быть, к кинической? – Он лукаво подмигнул и, не дожидаясь ответа, продолжал:
– Советую тебе выбрать вторую: это в традиции нашего сената. Я и сам стоиков уважаю, хотя философские премудрости не по моей части. Но что же, выходит, ты хочешь стать одним из так называемых софистов, которые разъезжают по городам и в трескучих фразах преподносят публике пену, снятую с философии всех школ сразу? Не лучше ли тебе стать адвокатом и выступать в судах?
– Я хотел бы заниматься тем, чем занимался мой отец, – потупив глаза, ответил Веттий. Ему было немного неприятно, что его выбор, похоже, сочли данью моде. – Именно он первым внушил мне уважение к философии. И я именно для того покинул дом, чтобы слушать лучших философов. Здесь, в Городе, а потом, может быть, в Афинах. Начать я думаю с Платона – потому что он представляется мне величайшим философом, и отец так говорил.
– Ты уж прости меня, милый, но сколько тебе было лет, когда умер твой отец? – сенатор пристально вглядывался в лицо Веттия. – Одиннадцать?