Цельс. Вот только не помню – нынешний консул или его отец.
Гельвидиан засмеялся, пытаясь разрядить обстановку. Незнание, скорее всего, было притворным. Веттий молчал. Ему не совсем понятна была непреклонность этого человека и странная готовность идти на смерть по столь незначительному поводу, но сам процесс произвел на него весьма тяжелое впечатление. «Я философ и осуждаю на смерть своего собрата!» – звучал в его ушах голос Рустика. «Как же так? – думал он. – Сократа казнила невежественная толпа. Тиран Нерон приговорил к смерти философа Сенеку. А тут оба именуют себя философами, и тот, и другой стремятся к истине, и каждый думает, что именно он на верном пути; один за нее идет на смерть, другой – приговаривает к смерти. Кто из них мудр, кто безумен?»
Той ночью он почти не спал, все думал об осужденных, ожидающих конца, старался представить себе, что могут чувствовать они. Обычно казни преступников, которые ему доводилось видеть в амфитеатрах, никак не пересекались с его собственными размышлениями о смерти, но в этот раз что-то объединяло его с ними. Он думал об этом Христе, которого не раз упоминала Марцелла. Но она никогда не говорила о том, что за Него надо умирать и что нельзя участвовать в жертвоприношениях! И что он сам будет делать, если ее так же бросят в темницу, будут терзать бичами ее нежное тело? Он же не вынесет этого! А мать? Как бы поступила в этом случае его мать? Неужели и она, как эта Харито, вот так же не сделала бы даже попытки себя спасти?
На следующий день, в июньские календы, он узнал, что на рассвете приговор философу Юстину был приведен в исполнение.
Как ни тяжело было впечатление от казни Юстина, но постепенно оно сгладилось, заслонилось другими событиями, заботами, конечно тоской о Марцелле. Июнь и июль Веттий провел в Городе, стремясь наверстать упущенные занятия. Но в августе, когда жара стала невыносимой и «виноградные каникулы» были объявлены раньше срока, они с Гельвидианом отправились в Номент. Туда ему и доставили письмо матери.
«Вибия Веттию, дражайшему сыну, привет.
Давно не получала от тебя весточки, сынок! Ты, должно быть, занят, но все же вспоминай, что я о тебе скучаю и что нет для меня большей радости, чем твои письма.
Как ты живешь? Хватает ли тебе денег? Если будет нужно, пиши или прямо отправь Матура, сколько надо, пришлю. В этом году урожай винограда обещает быть добрым. Рано, конечно, говорить, но, милостью Божией, соберем все, что завязалось.
Хозяйство требует забот, во все приходится вникать. Хоть наш Перегрин и исправный вилик, непьющий, а все равно надо следить. К большому моему прискорбию, люди, в том числе рабы, не умеют ценить хорошее к себе отношение. Если ты к ним с милостью и совсем без строгости – воспринимают это как слабость. Приходится порой быть строгой, хоть в душе и жаль мне их.
Тут приключилась у меня покупка, за которую меня осудили и вилик, и все слуги, к чьему мнению я прислушиваюсь, но я не могла поступить иначе. Сосед наш Юлий Нигеллион, как ты помнишь, с рабами не то что строг – суров, а