но делала вид, что ей все нипочем. Сидела рядом, невинно закинув ногу на ногу, и покачивала перед его глазами желтой кожаной туфелькой с кожаным же зеленым листочком на носке. Ни одного серьезного поцелуя влюбленный поэт тоже не сорвал: очаровательная девятиклассница умела увернуться с ловкостью кошки и подставить в лучшем случае ухо.
Сейчас Ирочка, не уехав ни в Израиль, ни хотя бы в США, считалась замужем вторым или даже 3-м браком, звалась Ириной Львовной и на нее было страшно смотреть хоть со сзади, хоть спереди, хоть сбоку. Причем наверняка без шерстяного платья стало бы еще страшнее.
А влюбленный мальчик Юра поэтом не стал.
Кем же он стал, Юрий не Алексеевич Андрианов?
По сути дела никем. Точнее, был бог знает кем и занимался черт знает чем.
Конечно, занимался не без результатов.
Знакомые Юрия Ивановича, оценив вектор его жизненных интересов, могли бы выразиться почти уничтожающе.
Он шел по жизни от женщины к женщине, как от маяка к маяку.
Женщины были его всем. Они виделись единственным смыслом его существования. Без них он не мыслился никому из окружающих.
Но строгость оценок была бы обусловлена тем, на самом деле никто никогда не знал Андрианова с достаточной глубиной; при всей внешней простоте он никогда ни перед кем не раскрывался до конца.
Женщины самоцелью не являлись.
По большому счету, он все годы искал одну, всего одну, единственную.
Такую, для которой стал бы смыслом жизни до конца этой самой жизни.
Во всяком случае, именно такой он априорно видел Наташу, которая ожиданий не оправдала. Жене от него требовались лишь дети, сам он интересовал ее во вторую, если не в третью, после тещи, очередь… Вероятно, такое позиционирование собственного мужа было оптимальным для поддержания крепкой, надежной ячейки общества, служащей для продолжения рода человеческого.
Но Андрианову, помимо просто крепкой – еще советской! – семьи, требовалось и еще что-то…
Он мечтал о страсти. Поглощающей, всепожирающей, иссушающей до дна.
Каковая могла иметь место даже в очень крепкой семье, о чем говорили хотя бы нынешние любительские ролики мужа и жены, даже трижды беременной. Несрежиссированные, снятые фиксированной камерой, с лицами за кадром, без звука – без слов говорящие о взаимной страсти соединяющихся тел.
Увы, желаемого с первого раза не выпало.
А 2-го серьезного не было вообще, единственной он не нашел.
Хотя искал, пробовал и менял.
При этом пил, ел и говорил сам себе, что таким образом радуется жизни.
И доменялся, допился, доелся и дорадовался до нынешнего состояния – этого одинокого, хоть и запланированно эпохального дня рождения.
Впрочем, дни рождения никогда… ну, по крайней мере с некоего осознанного возраста – не несли Андрианову ничего кроме мыслей о жизни. И мысли эти, как правило, оказывались безрадостными.
А что касалось одиночества как категории…
Так уж сложилась