по жизни не любя намазывать бутерброды и собиравшись черпать ее чайной ложкой, даже не прихватил какого-нибудь хлеба на закуску.
Наверное, стоило с икрой прихватить еще банку каперсов: при полной несовместимости с коньяком, их острый вкус забил бы отвратительный спиртовый вкус этого родного пойла. Но о том смешным казалось даже думать; искать их в «Перекрестке» было бы все равно что требовать презервативы в аптеке Ватикана. И даже альтернативные плоды: зеленые оливки и черные маслины – убогий магазин предлагал в прозрачных консервах, на которые не хотелось смотреть.
Правда, на кривоватой яблоне, единственной уцелевшей от родительских забот, краснели созревающие плоды. Но Андрианов яблок не любил и никогда не ел, разве что баловался незрелыми плодами в раннем детстве.
«В раннем детстве»…
Кажется, Юрий Иванович подумал так громко, что слова можно было услышать.
Но услышать их не мог никто; стоял понедельник, день отдыха соседей-навозников. Начало недели тут отмечалось отсутствием воды для полива: насос отдыхал, общая цистерна мгновенно пустела, а индивидуальные бочки были украдены у всех поголовно минувшей зимой. Очередной страшной зимой страшного 21-го века, когда сдатчикам металлолома уже не хватало медных троллей, каждую ночь срезаемых в городе.
Правда, сейчас прошло время поливать, настало время собирать – но кругом все-таки было пусто.
Андрианов налил 2-ю рюмку и, прислушиваясь к ощущениям первого хмеля, поднял голову к старой черемухе, что росла у края террасы.
Черемуха он помнил с детства; она вымахала невесть как на его глазах и состарилась вместе с ним. Состарилась не как дерево, а как человек – полностью, безнадежно и необратимо.
О том говорили напоминающие гнилой горох стручки, что свисали с ветвей вместо полновесных антрацитовых ягод.
И какая-то отвратительная шелуха, сыпавшаяся на покосившиеся бетонные плиты.
Мысли о старости и о давно умершем детстве сорвали ненужные, жалкие в своей тупиковости воспоминания.
* * *
Детство было долгим и разным.
Одним из самых ярких воспоминаний остался день 12-го апреля 1961 года. Когда он, маленький светлоликий мальчик Юра Андрианов в возрасте 1 года 6 месяцев и 21 дня, шел с дедушкой по улице, а прохожие показывали на него пальцами и кричали, что
вот – идет космонавт Юрий Гагарин!
Не только потому, что на Юре переливался серый комбинезончик, привезенный отцом из Москвы – он сам сиял улыбкой.
Улыбкой счастливого неведения, столь естественной для глубокого детства и пропадающей уже в юности.
Все происходило на улице Достоевского, до 1917 года именовавшейся Тюремной, а после переименованной потому, что великий русский писатель сидел в той самой пересыльной тюрьме, следуя к месту заключения в далекий Омск. И шли они мимо старой школы №39, в которой он потом учился и которая осталась не прежнем месте, только теперь называлась «гимназией».
Если говорить