пытаясь найти ответ. Ей захотелось спрятаться, и она опустила веки.
– Скажи мне, – потребовал он.
– Я думала, ты меня поцелуешь, – еле слышно прошептала она, одновременно сгорая от стыда и надежды.
Он сразу же отпустил её, и Маша чуть не упала, потому что спиной опиралась на его руку. Наступила её очередь волноваться, настолько расстроенным и даже потерянным он сейчас выглядел.
Сидел прямо и смотрел уже не в небо, а куда-то внутрь себя, и видел там что-то настолько нехорошее, что Маша поняла – необходимо спасать!
Уселась к нему на коленки, заставила его обнять себя и принялась ластиться словно котенок, чувствуя, как оживают негнущиеся руки.
– Я знаю, что тебя мучает, – заявила она спустя некоторое время, когда он пришёл в себя и заставил её отстраниться, – но того, что было там, в лагере, больше не будет. Я тебе клянусь! – горячо пообещала она и легонько прикоснулась губами к его губам.
Костик на поцелуй не ответил, но во взгляде появилась надежда, смешанная с сомнением.
– Если бы я мог быть так уверен… – пробормотал он, легонько целуя её пальцы, слегка задержавшись на том, на котором весело искрилось кольцо, – ты сможешь подождать ещё год?
– Конечно. А то вдруг ты не сдашь госы, и тебя на второй год оставят, – рассмеялась она, – я тебе обещаю – я буду примерной девочкой.
Разочарование пришлось проглотить, но заплатить желаниями за спокойствие любимого казалось естественным.
– Господи, какая же я была идиотка! – прошептала Маша, поправила колечко на пальце, и снова уставилась на маслянистую поверхность воды, что сочилась между камней – та недовольно булькнула, будто соглашаясь.
Через несколько минут до неё дошло, что она не в квартире. Долго испуганно озиралась по сторонам, пытаясь понять, где находится. Картинка не складывалась. Буквально только что она стояла на кухне и пыталась отдышаться после выпитой водки, и вот она уже на улице, да ещё в Таниных джинсах, стоит на высоком арочном мостике и, опираясь на чугунные перила, смотрит вниз.
– Пить мне нельзя! – объявила она во весь голос темноте, что слоилась вокруг, растекаясь в стороны у фонарей. Маша выдохнула пару раз, останавливая близкие слёзы.
– Дура! Овца и дура! Сама во всём виновата, – обличила она сама себя.
Подумала немного, вставила ноги в завитушки, подтянулась и уселась спиной к воде. Представила себе, как летит вниз, и на душе сделалось так легко, как не было уже давным-давно. Почудилось, что речной воздух пахнет не рыбой и водорослями, а свободой.
Отпустила руки и распахнула их, открывая себя небу, и рассмеялась. Смотрела в небо, а видела саму себя, как в зеркале, которое давно не протирали от пыли.
Такой свободной, счастливой и уверенной она помнила себя в школе, до окончания девятого класса. Успела разглядеть, как теряет равновесие и бесконечно долго падает вниз, как мелкими брызгами рассыпаются осколки непрожитых дней…
Любовалась воображаемыми картинками, пока среди них не мелькнуло рассерженное лицо Татьяны, взбешённой из-за