нас подходили к концу боеприпасы, закончилось продовольствие, мы несколько дней фактически ничего не ели, и один раз нам с самолетов По-2 стали сбрасывать мешки с черными сухарями, но когда стали делить сухари среди бойцов, то каждому досталось от силы по два сухаря. Многие красноармейцы от голода и безысходности уже были близки к деморализации. Моя рота стояла на стыке 1062-го и 1064-го полков, и за два дня до того, как все для нас закончилось, нам придали для атаки два танка: КВ и Т-34, но ничего из этой атаки не вышло.
Четырнадцатого числа ко мне в землянку пришел лейтенант-танкист, сказал, что в поле за нами видел двух жеребят, и мы с ним пошли и пристрелили их, чтобы кониной накормить бойцов.
Мне было жалко стрелять в животных, поверьте, что человека в немецкой форме было убивать легче, чем этих несчастных жеребят.
Бойцы хоть успели в последний раз поесть, перед тем как нас всех взяли в плен.
Вдруг исчез весь комсостав, от командиров рот и выше: они бросили своих солдат в окружении. Куда-то «испарился» и мой ротный Мельников. Только взводные лейтенанты остались на позициях, а штабы полков, включая штаб нашего 1062-го сп под командованием майора Зорина, еще до этого находились вне кольца окружения… Мы понимали, что приближается трагическая развязка. У нас на винтовку оставалось по пять патронов и одна неполная лента на пулемет Максима, который был у меня во взводе. Приказ на отход или на прорыв нам никто не отдавал, и никто не предпринимал попыток прорваться к нам на помощь.
Просто некому было приказывать, командиры нас бросили!.. Нас «сдали», предали…
Ночью ко мне снова пришел лейтенант-танкист и сказал: «Послушай меня, взводный. Садись на один из моих танков, мы уходим отсюда. Завтра нам всем здесь будет крышка», и когда я ответил ему, что не могу бросить своих бойцов, что совесть пока не потерял, то танкист произнес: «Ты еще пожалеешь об этом. Завтра немцы будут здесь»… Танки в темноте ушли через лес на восток, а утром пятнадцатого числа на нас пошли немцы. Их было много, гораздо больше, чем было нас. Шли они медленно, а когда огонь с нашей стороны ослаб, то немцы поднялись в полный рост, а с трех сторон по нам непрерывно били из всех стволов. Немцы, скорее всего, знали от перебежчиков, что у нас боеприпасы на исходе. Я со связным и с помкомвзвода старшим сержантом Гайдуковым находился в копне сена, мы отстреливались, пока еще были патроны, а потом заклинило пулемет, а Гайдукова ранило пулей в плечо. Рядом была деревенская банька, я успел крикнуть Гайдукову, чтобы он уходил, спрятался в ней, а потом опять посмотрел на поле боя, и мне стало страшно, такое ощущение, что волосы дыбом встали… Вся наша линия обороны замолчала, патроны у всех закончились, а немцы стояли в полусотне метров от наших окопах и кричали, что-то вроде «Русские! Сдавайтесь!». Никто не бросался на немцев в штыки…
Стало тихо, стрельба прекратилась… И тогда бойцы стали вылезать из траншей и стояли толпой, в большинстве своем не поднимая руки вверх. Остатки двух полков, свыше 800 человек, попали в плен в это