Прохор очень обрадовался.
– Я сейчас отчетливо вспомнил, – взволнованно сообщил он, – как катался в детстве на американских горках. Совершенно то же самое ощущение.
И он счастливо улыбнулся.
– Еще у него была почти маниакальная страсть к чистоте. Не самая, к сожалению, удачная, мания, когда нет денег. А денег у него было в обрез: после пары дефолтов даже его директорская пенсия превратилась в пшик. Как, впрочем, и сбережения. Как, впрочем, у всех. Но остальные всю жизнь учились жить бедно, чтобы воспользоваться этим умением в старости, а Прохор начинал с нуля. В общем, ближе к середине месяца деньги у него обычно заканчивались. Хорошо, сын его навещал. Но это ведь летом – зимой к нам не очень-то и доедешь. А зимой… Зимой мы старались почаще приглашать его в гости. Гордый он был очень. Вполне ведь мог протянуть, если бы выращивал в огороде хоть что-то полезное. Но он выращивал там цветы. Ничего кроме цветов. И возился он с ними не как-нибудь, а в ослепительно чистой белой рубашке – а другой, к слову сказать, на нем никто никогда не видел. Представляете? Белая накрахмаленная рубашка! В Лютиках! В огороде! Позже, когда… В общем, позже я видел его шкаф. Не очень-то много у него было этих рубашек. Штук семь, не больше. Когда он их успевал стирать – загадка. Хотя, как я сейчас понимаю – скорее, подвиг.
Гость о чем-то задумался и, тряхнув головой, продолжил.
– Так вот. Как я уже говорил, это случилось позавчера. Кто-то пошел на речку, кто-то остался дома, а Прохор отправился в лес. В лес – потому что там прохладно и никого нет. Я сидел дома и пытался работать. Хочу, знаете, попробовать себя в качестве автора. – Гость смущенно улыбнулся. – Пишу пособие по физике для поступающих в вузы. Ну, неважно. Время уже шло к полудню, и тут… И тут я вижу, как на рукопись падет капля, затем другая… Я автоматически поднимаю глаза к потолку и тут же понимаю, что течет с меня. Что с меня ручьями течет холодный пот. И еще, что мои колени вдруг превратились в кисель. И физически чувствую, как под моим весом кости входят в этот кисель. И что от этого чувства меня сейчас вырвет…
– Клянусь, я был уверен, что умираю. И только через несколько секунд понял, что причина не во мне. Что причина – снаружи, и ее едва слышно. Что она очень еще далеко, на самой границе восприятия, но она приближается. Это был тот самый жуткий высокий звук, который живое существо издает перед самой смертью, только растянутый на минуты.
– Когда слышишь такое, моментально возникает два равно непреодолимых желания: убежать и помочь. Поэтому я встал и, стараясь не обращать внимание на хлюпание в коленях, добрался сначала до дверей, а потом до калитки, на которой и повис, истекая потом и борясь с тошнотой.
– Звук приближался. И больше всего на свете мне хотелось закрыть глаза и зажать уши. Но человек так устроен, что еще больше ему хочется видеть, и я смотрел… Все смотрели. Вся деревня видела, как оно появилось в конце дороги. Больше всего это