Кто пальцами барабанит, кто в потолок смотрит. А доку что? Док материалист. Он плечами пожал и чайник греться поставил. А ближе к полуночи, когда понял, что никто не уйдет, гони – не гони, выставил на стол коньяк. Доктор, он такой: что угодно не пьет. Ну, с коньяком, конечно, дело пошло веселее. Выпили, расхрабрились… Прохор так даже разулыбался: ему тоже немного налили.
– Кому? – переспросил Винни. – А он, разве?…
Нет, что вы. Жив. Формально жив. В измерениях немного потерял, а так в порядке.
– Пардон? – встрепенулся Ипполит Федорович.
Ну, раньше жил в трех измерениях, теперь в одном. Смотрит все время в одну точку. На окружающий мир не реагирует. В остальном – как ребенок. Нужно одеть, покормить и сводить в туалет. Вообще-то, врачи со скорой советовали его сдать в психушку, но мы посовещались и решили, что нечего ему там делать. Док сказал, из психушки ему не выйти. А так… Он, док, почитает литературу, глядишь – чего и придумает.
– Ага, – протянул Винни. – Понятно.
– Ну вот, собственно, почти и вся наша история, – продолжил гость. – Мы сидели у дока и пили, если не ошибаюсь, третью бутылку. Все были веселые, храбрые и довольные, и тут в дверь постучали.
– Кто? – не удержался Винни.
Гость пожал плечами.
– В том-то и дело, что никто. Не могло там никого быть. Ну, разве что Петрович с Танюшей. Это, кстати, первое, что пришло мне в голову. Сейчас, думаю, откроем, а за дверью Петрович. Что за шум, спросит, а драки нету? А ну, Танюш, покажи им. И дернет за поводок. Не знаю, что там представили себе другие, но все сразу стихли и побелели, как мел. Прохор завыл, а Павлик поджал хвост и убрался под стол. У дока нервы железные, и он уже стал подниматься, чтобы идти открывать, когда за окном, совсем рядом, раздался такой звук, что док тут же и сел.
Гость беспомощно развел руками.
– Объяснить не смогу. Это надо слышать. Точнее, не надо. Никому такого не пожелаю. Просто сразу ясно, что ничто в этом мире такого звука произвести не может. Или даже не так. От этого звука воняло. Сыростью, какой-то запредельной смертной тоской и, по-моему, гнилой кровью. Как-то так. Да и слышали все по-разному. Мне лично это больше всего напомнило огромные шаркающие шаги. Настолько огромные, что каждый из них мог втоптать в землю все Лютики целиком. Они, однако, прошли мимо. Другие потом рассказывали, что слышали каждый свое. Один – волны и брызги из миллионов голосов, как будто под окнами плескалось море живых тел, другой – смех, от которого, как он объяснил, ломит зубы и не хочется жить, третий вообще отказался об этом говорить. А мне лично кажется, что все это было вместе и все это был один звук. Я, правда, долго не выдержал. Отключился первым. Ну, а за мной и остальные.
– Очнулись утром от того, что Павлик начал проситься наружу и скрести дверь. Время уже к десяти, в окно солнышко вовсю светит, а мы сидим и смотрим друг на друга. И никто не решается встать. По той простой причине,