но он не отвечал, и только неопределённо пожимал плечами. Диана видела, что он скрывал что-то и опять спрашивала.
– Да отстань ты, в натуре, что у меня не может быть плохое настроение?
– Поль, ты как-то говорил, что тебя направят учиться на строителя.
– Ну, да, говорил… И что из того?
– А тебе нравится эта профессия?
– Думаешь, я знаю, чего хочу?
– Вот и плохо, а надо точно знать…
– Не все, как ты, хотят стать врачихой, и будь довольна…
– А что в этом плохого, не понимаю?
– Да всё в ажуре, чего ты пристала… В мою душу лучше не суйся…
– А я думала, что мы должны всё знать друг о друге.
– Много хочешь, думаешь, все любят честных?
– А кого тогда должны любить: воров и пьяниц?
– Да ладно, не строй из себя паиньку…
– Я не строю, я такая, какая есть. Только все почему-то меня видят наоборот.
– Как это «наоборот»? Для всех ты озорнуха, а для меня… Ладно, не скажу, а то совсем зазнаешься. Да ты и сама на себя наговариваешь…
– И не говори, всё равно не узнаешь. Я просто весело играю во взрослую.
Диана больше уже никогда у Поля не спрашивала о том, где он берёт дорогие сигареты, за какие шиши покупает ей шоколадки, мороженое. Однажды принёс цепочку с медальоном, естественно, не золотую, а серебряную…
В начале сентября, учась в седьмом классе, печальное событие заставило Диану выключиться из привычного хода детдомовского существования. Брат Ванятка уже учился в четвёртом классе, и уже нахватался дурных привычек и повадок уличной шпаны. Впрочем, речь пока не об этом, а о том, как мальчика всколыхнуло известие о смерти матери, которая наступила от белой горячки…
Детей покойной Таисии Крестовой, разумеется, отпустили на похороны под присмотром воспитательницы Петуховой. Однако Диана плакала не столько от потери матери, а сколько за свою дальнейшую судьбу. Ещё при жизни мать для неё считалась как бы умершей; в гробу она казалась значительно моложе, чем в жизни. Это преображение Диану очень удивило. Смерть, как будто очистила её лицо, вечно обрюзгшее, от беспробудного пьянства, от всей скверны разврата, затянувшего мать, как в трясину. «Вот какая она настоящая, – думала печально, прозревая она. – Значит, правда, до скотского состояния её довела любовь к отцу?! Ну почему я этого раньше не понимала. А ведь я от неё не раз об этом слышала, но не придавала значения. Ах, какая я жестокая была!» – и Диане как никогда захотелось зарыдать. Но слёзы только увлажнили глаза, просто она себя сдерживала перед Петуховой, отцом, соседями и её знакомыми, с которыми покойница пила. Они стояли такие жалкие, смирные, потерянные и Диана их молчаливо жалела, правда, не допуская мысли, что их тоже похожие обстоятельства причастили к пьянству. Но об этом было так противно думать, что Диана убеждённо верила – с ней такое не произойдёт. «Ах, зачем ко мне приходят такие гнусные мысли! Я совсем не такая,