и шум проносившихся мимо машин. Ходики на стене вторили их монотонному гулу.
– Вот такие дела, Анна Петровна, – я оставил в покое стакан.
– Да, Алеша, Анна Петровна сочувственно вздохнула. – Что я могу сказать тебе? Ты сам должен все решить. Никто не властен решать за других. Ты и только ты должен во всем разобраться. Ты это сможешь. Я тебе верю. Помню даже в школе, если у тебя что-то не получалось, ты сам всегда пытался во всем разобраться. А чужую помощь принимал иногда, как оскорбление.
– Но это же в школе.
– А ты думаешь, что человек меняется?
– Меняется. Еще как меняется.
– Я в это не верю, – отмахнулась учительница. – Человек всегда остается таким, каким он есть. Таким, каким сотворила его природа. Но всякие обстоятельства заставляют его действовать не так, как ему хочется. Не так, как это заложено природой. Одни подчиняются обстоятельствам. Другие пробуют им противостоять. У всех по-разному. Прислушайся, что тебе подсказывает сердце и сделай так. Я думаю, что ты не ошибешься.
Кукушка на часах начала куковать. Я встал из-за стола.
– Спасибо вам. Анна Петровна.
– За что?
– Просто спасибо, – я направился к выходу, но у самой двери задержался. – Анна Петровна, можно вас спросить?
– Конечно, спрашивай.
– Как вы догадались? Вернее как вы узнали, что я Алексей?
– Можно изменить имя, – ответила учительница. – Можно изменить лицо, но душу человека изменить нельзя. А я к тому же почти совсем ничего не вижу. Так что, каким бы ты ни был, ты для меня останешься навсегда Алексеем Столяровым, моим лучшим учеником.
– Да ладно, лучшим, – отмахнулся я. – Одни тройки в аттестате.
– Я оцениваю людей не по оценкам, а по их делам.
– Анна Петровна, а вы не могли бы сказать моим…
– Увы, Алеша, но этого я сделать не могу. Тебе нужно это сделать самому.
– Еще раз спасибо, – сказал я, выходя на площадку. – А замок я вам починю. Попозже, но починю.
***
Город, такой родной и знакомый с детства вдруг стал для меня чужим, и, казалось, навсегда потерянным. Узенькие улочки, протоптанные когда-то вдоль и поперек, давили, будто пытаясь прогнать. Высокие заборы, с которых нас несмышленых ребятишек не раз приходилось снимать ворчливым дворникам, ощетинились и походили на зубы какого-то неизвестного хищника. И я никак не мог понять, по велению какого чародея, все это в одно мгновение стало не моим. Стало чужим и далеким. Знакомые предметы стали терять свои очертания, словно весь город затянуло серым туманом. А я иду сквозь этот туман. Ослепленный, оглохший иду, и сам не знаю, куда и зачем. Никуда и ни зачем. Вперед. Вдоль запыленных витрин с пожелтевшими картонными коробками, манекенами, с глазами, вытаращенными не то от удивления, не то от усталости. Мимо проржавевших водосточных труб, которые то и дело вздрагивали даже от легкого дуновения ветерка. Мимо прошлого и давно ушедшего. Не знаю, сколько и где я ходил, пока не набрел на свежевыкрашенную в ядовитый зеленый цвет скамейку