не пойму. – сказал я. – Что ж мелко-то так? Купил бы нефтяную компанию или остров на экваторе.
– Ага, счас. Вот допью и пойду покупать. Парень, я что, по-твоему, на пиратском острове живу? По-твоему, золото повсюду килограммами валяется, только берись за лопату? – он рассмеялся. – Я всё-таки чту уголовный кодекс. Что упало – то пропало, что пропало – то ничьё. Значит, моё. Теперь мама твоя обрадуется.
– Это точно.
– Ладно. Слушай дальше. Позвал, значит, дедок. И вот тут… тут накрыло меня такое чувство, что не зря всё это со мной, что неспроста я однажды видел чудо, что я хочу это увидеть ещё и, что главное – хочу понять природу этого явления, всю биохимию, всё это странное волшебство. Ну, вспомни-ка! Ведь было такое с тобой? Ведь было? Эта девчонка… рассказала, а ты, поди, рот раскрыл. Тебя ведь тоже понесло?
– Понесло. – вздохнул я.
– Я бросил всё. Взял отпуск за свой счёт, ничего никому не объяснил и уехал на другой край города. Я очень волновался.
У старика был рак кожи, и это сделало его страшным. Метастазы уже расползлись везде, где только можно. Видно было, что дед страдает. Он лежал на диване, тяжело дышал, но был в полном сознании и твёрдой памяти.
Помню, я встал возле него и смотрел. Больной человек вызывает жалость, тем более, если он при этом глубокий старик. Я это понимал, и мне стыдно было, что не жалость я чувствую, а отвращение – грубое, примитивное отвращение, какое испытываешь, когда случайно раздавишь рукой жирное насекомое.
Он просил тонким задыхающимся голоском. Говорил, что надо было сделать всего лишь малость. Что он всё приготовил сам. Что старался, что загодя запасся всем необходимым. Скулил, жаловался на то, что ему пришлось всё делать самому, потому что все его бросили и никому-то он не нужен. Ругался на брата – он и неблагодарная сволочь, и сучий сын, и будь он проклят! Всё приговаривал – вот и делай людям добро!
И всё ныл – нудно, тонко, мерзко – "Я один, совсем один, недолго уж осталось. Самую малость. Только немного помочь, направить, ведь всё готово. А я уж отблагодарю…".
И я сказал "нет".
Он смотрел на меня, глаза слезились, он корчился и задыхался.
– Чего ты хочешь? Чего тебе надо? Я заплачу, у меня есть.
– Хочу всё узнать. Научишь меня – спасу.
Он брызгал слюной, ругался, требовал вколоть ему обезболивающие…
Я провёл с ним весь вечер. Мне было тяжело и тошно. Больше всего хотелось убежать. Мне казалось, что я просидел в комнате целый год. Я вызывал в памяти лица жены и сына и, к своему ужасу, не мог вспомнить их в подробностях. Это было страшно – как будто старик со своей безобразной болезнью и со своими секретами вытер мою память насухо и заполнил чем-то чужим и липким.
Он просил и проси. А я не сдавался. Для меня вдруг стало жизненно важным узнать, как происходит вся эта канитель. Я стоял над ним и удивлялся: как же я раньше не догадался прийти и вытрясти из старикашки его диковину.
А ночью он, наконец, сказал "ладно".
Мы проговорили всю ночь. Он мне отдал… все записки, все книги. Пожадничал отдать брату, поэтому они и разбежались.