ли у человека цель стать мировым правителем заранее, или она возникает у него по мере укрепления режима неограниченной власти. В нашем случае важно другое: идея мирового господства под прикрытием цели глобального переустройства по определенному образцу неизбежно превращает страну в «военный лагерь». А милитаризация подчиняет себе все иные функции подобного государства. Когда сегодня кто-то называет Сталина «эффективным менеджером», это не только кощунственно, но и неверно по существу. Он не был ни менеджером, ни эффективным.
Термин «менеджер» даже с большой долей условности неприменим к Сталину. Он не был наемным управляющим даже формально, ибо народ-суверен не «нанимал» его посредством свободных выборов. Не был им и фактически, так как играл роль вождя и позиционировал себя именно в таком качестве («учителя и отца народов»). Он не выполнял волю принципала, если говорить в терминах принципал-агентской модели, – напротив, народ следовал его воле, и при этом никто, не рискуя быть раздавленным репрессивной машиной, не смел допускать даже тени сомнения в правильности целей и средств государственной политики.
Что же касается эффективности, то все дело в том, в каких координатах мы ее определяем. Конечно, государственной машине, возглавляемой Сталиным, удалось за сравнительно короткое время создать из страны военный лагерь (хотя одновременно она превратилась в некотором смысле и в «лагерь концентрационный»). Однако это было не следствием искусного управления. Искусство Сталин проявил в другом – в умении превратить свою, поначалу организационно-техническую, должность генерального секретаря ЦК партии в центральную и использовать ее для того, чтобы не просто стать всемогущим диктатором, но и обеспечить себе квазирелигиозное поклонение.
Особенностью сталинской модели мобилизационной экономики было сочетание мотива страха, поддерживаемого репрессиями и тотальным контролем, с мотивом романтики, действовавшим прежде всего в молодежной среде. К тому же литература, кинематограф, театр, живопись, песни – все служило поддержанию убежденности в том, что создается новое общество и что временные трудности завтра обернутся счастливой жизнью. Таким образом, речь не идет об эффективности управления. Любой древний восточный деспот добивался сопоставимых результатов.
Напомню, что один из любимых аргументов поклонников сталинизма гласит: «Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой» (фразу приписывают У. Черчиллю, но авторство точно не установлено). Не стану долго говорить о том, что Сталин «принимал страну» отнюдь не с «сохой». Добольшевистская Россия, конечно, была еще крестьянской страной. Но с конца XIX в. в ней бурно развивалась промышленность, росла и грамотность населения. Так что к 1930-м годам, а тем более к середине ХХ в. страна, без сомнения, стала бы ведущей в мире как по экономическим, так и по социальным показателям. Вот только один пример – строительство железных дорог.
В.Н. Козлов и Д.Б.