городок во Франции под названием Сен-Назер[16] (неподалеку от того места, где ты, пап, был, когда писал мне привет), и я чувствовала, что Арчи был чем-то опечален, и под конец он мне рассказал. Эсминец этот протаранил шлюзовые ворота, а потому, конечно же, не мог уйти от немцев, тогда его команда минировала корабль, чтоб он взорвался в определенное время, и пригласила в гости много немецких офицеров, пока их не взяли в плен (англичан, я хотела сказать, силы небесные! – когда пишешь, иногда так коварно выходит), и вот, конечно же, десятки немецких офицеров взлетели на воздух вместе с англичанами. Арчи знал одного из них. Едва ли кто уцелел. Только представь: все они разливают джин, веселятся и считают минуты, когда – они знают – произойдет взрыв. Арчи сказал, что такого рода мужество заставляет его чувствовать себя очень мелким. Он говорит, что немцы такие же храбрые – никакой разницы на самом деле. Я верю этому, потому как прочла очень хорошую ужасную книгу «На Западном фронте без перемен», где рассказывается про Первую мировую войну, какой она была для немцев. Кто бы не подумал – ведь ты бы подумал? – что после того, такое множество людей узнали, до чего ужасны, отвратительны и ужасающи войны, они не согласятся не развязывать их больше? Вот только, полагаю, меньшинство читают книги вроде этой, другие становятся старыми, и люди им не верят. Ты не считаешь, что что-то весьма не так с продолжительностью нашей жизни? Живи мы 150 лет и не слишком бы старели в первую сотню лет, тогда у людей было бы время стать разумными, прежде чем последовать примеру леди Райдал или просто слишком погрязнуть в своих дурных старых привычках.
О, папа, не могу удержаться от пожелания, чтоб ты в ответ мог говорить со мной. Иногда я чувствую это. Естественно, по мне, так лучше бы ты дома был, и на работу бы ездил, и приезжал по пятницам, и шутил бы. В последнее время шуток стало мало и они куда как редки. Это все потому, что ты всегда был самым потешным. А как…
Это уж совсем никуда не годится, подумала она. Если папа прочтет это, когда вернется, не хочу, чтоб он чувствовал, что я мучаюсь или еще что.
Тут она совсем писать перестала, потому что поняла, что плачет.
Семейство
Конец лета – осень 1942 года
– Боже правый! Чуточку молода, разве нет?
– Ей девятнадцать.
– Он ведь намного старше, разве нет?
– Тридцать три. Вполне в возрасте, чтобы держать ее на ровном киле.
– Он вам нравится?
– Едва знаю его. Вечером еду в Портсмут обсуждать всякое. Извините, не смогу пообедать с вами, старина, но завтра он опять выходит в море, и сегодня единственный шанс нам встретиться.
– Ничего страшного. Разумеется, я понимаю. Удачи. Вы поспеете вернуться ко времени совещания с министерством торговли? Поскольку я был бы очень рад, если…
– Я вернусь. Два тридцать, верно? Я вернусь, и у нас еще будет время сначала перекусить.
– Прекрасно. Приезжайте ко мне в клуб. Потом мы пройдемся