жизнь? Поэт с ощутимой долей иронии очертил круг его познаний: он не слишком широк, но и не уже, чем у большинства его юных современников. Броское сходство Онегина со светской молодежью того времени порождает одну из серьезнейших ошибок в понимании пушкинского героя. Становится незаметным парадокс: все, что сказано о светском образе жизни Онегина, – это вовсе и не об Онегине (т. е. и о нем, конечно, но не более, чем о частном примере): образ Онегина в первой половине главы – это всего лишь способ индивидуализации обобщенного образа – среды, света.
В первой главе постоянно суммарное обозначение: «увидел свет», «свет решил», «сплетни света», «причудницы большого света», «условий света… бремя». При ближайшем рассмотрении – не без удивления – можно обнаружить, что в первой главе, хотя ее действие в основном развертывается на людях, преобладает суммарное обозначение людей. Строго говоря, в первой главе только два индивидуальных художественных образа. Прежде всего, это сам автор, а вместе с ним – Онегин; глава и развертывается как биография героя.
Многолюдье первой главы постоянно закрепляется в обобщенных формулах: «Онегин был, по мненью многих… Ученый малый…»; «каждый, вольностью дыша, / Готов охлопать entrechat»; «Всё хлопает»; «Толпа мазуркой занята», «Заимодавцев жадный полк». Итак, с одной стороны – безликое множество, с другой – индивидуальность, личность.
Мы нашли ответ? Ничуть, мы лишь обнаружили проблему…
В начальных строфах Онегин интересен сам по себе, но не только: с помощью героя мы видим общий быт. Установка на обобщенность в первой главе преобладает. Отец Онегина, служивший «отлично-благородно» (выражение казенных служебных аттестатов) – как «все» чиновники. И Онегин поначалу – как «все»: как все «ученые малые», как все ловеласы, как все гурманы, как все «почетные граждане кулис», как все франты, как все завсегдатаи балов. Индивидуальное отличие Онегина (его «счастливый талант») носит количественный, не качественный характер.
Получается: применяя к пониманию героя реалистический принцип социально-психологической обусловленности, т. е. объяснения героя условиями его воспитания и бытия, мы вместо ответа выходим разве что на новые вопросы. Получается: давая характеристику этому Онегину, мы характеризуем не столько Онегина, сколько обычный, общий образ жизни светской молодежи.
С явной механистичностью, как характерное порождение светского образа жизни, устанавливает зависимость человека-героя от окружающей среды Г.А. Гуковский: «Онегин, как типическое явление, не противоречит своей узкой “светской” среде, а несет в себе ее воздействие, выражает ее»[8]. На уходящих в прошлое социологических издержках можно было бы не заострять внимания, но вот поновее аналогичный перекос – не на социологической, а на психологической почве. Странным образом судит о герое В.С. Непомнящий: «Онегин – а точнее, “онегинское”, – это то, от чего автору хотелось бы избавиться»