многогранность, получают возможность восприниматься под другим углом зрения, включаться в иные системы. Они отрешаются от быта и становятся историей.
Попробовали бы мы, увлеченные изображением Онегина как приверженца «науки страсти нежной», игнорировать его дружбу с петербургскими вольнодумцами – и мы не сможем объяснить реформу в пользу крестьян, которую проведет Онегин в своей усадьбе[17]. Впрочем, В.В. Набоков поступок героя воспринимает просто как индивидуальный акт человеколюбия. Так ли? Онегин не расположен к эмоциональным порывам, он человек рационального склада. Это идейный герой, и без внимания к его убеждениям представления о нем будут явно неполными.
Результат общения героя с вольнодумцами тоже проявляется как-то неожиданно, в момент общего духовного кризиса, который начинается на личной почве («Причудницы большого света! / Всех прежде вас оставил он…»), но приводит к разрыву всех связей: герой становится скептиком и затворником. И все-таки след общения с вольнодумцами в душе Онегина не стирается; духовная жизнь героя весьма динамична; в ней постоянно происходит смена акцентов.
Сделана попытка найти объяснение отказу Онегина от стереотипа светской жизни, исходя из представления о личности героя и его поступках. Событие-то уж очень важное. Хотелось бы получить ответ из уст поэта, приятеля героя. Кажется, он готов пойти навстречу естественному любопытству читателя.
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора…
Браво, браво! Поэт как будто подслушал наш вопрос и готов дать прямой ответ; слово «причина» вынесено в рифму и звучит звонко, запоминается. Но что это? Речь поэта становится затрудненной, почти косноязычной:
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу…
Но на ходу упрощая громоздкую фразу, поэт… меняет тему разговора! Обещано отыскать причину – но автор демонстративно сворачивает в сторону, ограничивается констатацией явления.
Без преувеличения, перед нами уникальный фрагмент пушкинской поэзии. Одно дело – черновики: там стремительная пушкинская мысль далеко не всегда сразу ловит нужное слово; но далее наступает этап кропотливой обработки черновика. Здесь же перед нами не черновик (хотя композиционное построение рассуждения найдено уже в черновике), а беловой текст: он-то зачем имитирует сырой текст, с поправками на ходу?
Пушкин, конечно, демонстрирует не косноязычие, а виртуозность своей поэтической мысли. Он четко обозначает проблему, но не желает давать простой и ясный ответ. Зачем поэту лишать героя загадки? Правда, отпал бы повод многих споров о герое. Только вместе с поводом съежился бы и интерес к герою… «…Не надобно всё высказывать – это есть тайна занимательности», – писал Пушкин Вяземскому 6 февраля 1823 года (в канун работы над «Онегиным»). Так что творческая сдержанность поэта –