сколько бы ты выпил, если бы он вдруг стал бесплатным?
– Я думаю, меньше, чем мне того бы хотелось, – Мечеслав мечтательно прикрыл глаза. – Но сомневаюсь, что ушел бы обиженным.
Я усмехнулся и приступил к опустошению собственного бокала, краем взгляда наблюдая, как к бару приближается явно разочарованный Безладов. Коньяк я допил раньше.
– Ну, спасибо…Платон! – Владимир явно был в недобром расположении духа. – Что за философские капризы в разгар языческих плясок вечернего города? Начал играть – играй до конца, – чуть менторски закончил он и задумчиво посмотрел на полный выпитого коньяка бокал.
– А я смотрю, изрядно ты постарел, Вова, – Перелесов обвиняюще указал на Безладова пальцем. – Разучился слать всех и каждого к чертям, огням и ангелам. Разучился уходить красиво.
– А ты меня поучи! – у Владимира с Мечеславом отношения были неровные. – Красиво уползать – это ты умеешь.
– Все мы ползаем, Вова. Еще ни один не взлетел.
– Прости, Володя, – я в целом понимал, что был не совсем прав с точки зрения социального товарищества. – Как-то душно стало. Как-то тоскливо.
– Да ладно, – Безладов уже успокоился. – Было бы, о чем жалеть. Но с тебя пиво. И продолжение вечера. В этот раз Эльвира явно перестаралась. Паренек не тянет даже на троечника Репинки.
– Слава предлагает поэтический вечер.
– Это там, где много дешевого портвейна и экзальтированных барышень? Я однозначно – за.
– Ну так поползли, прозаики! – Перелесов первым поднялся со стула. – Пока там еще что-то осталось.
Апрельский вечер был свеж и ненавязчив. Город мчался сквозь него, не замечая пленительных сумерек лукавой весны. Не до нее сейчас ни ему, ни тем более – мне. А до чего мне сейчас? Ну до чего? До портвейна? До женщин? До недостижимых крыльев? Здесь так мечтают о крыльях. Интересно, для того, чтобы летать или чтобы улететь? Может, пора и мне начинать мечтать о них?
– Пешком минут двадцать, – Мечеслав с наслаждением закурил новую сигарету. – Или для вас это неподъемный маршрут?
– Пройдемся, освежим голову, – Безладов снова был в благодушном настроении. – Тем более погода позволяет.
Я равнодушно кивнул, и мы пошли по залитой бледным светом улице. Я бездумно шагал, старательно заставляя себя забывать все то, что невозможно было забыть. Заставляя держать на короткой цепи ревущую, огнедышащую ненависть. Как мало мне сейчас было этой жалкой, ни на что не способной ненависти. Как хотел я заменить ее на другую – грозную, обрекающую. Как хотел я несбыточного.
Спустя обещанные двадцать минут Мечеслав свернул в темный переулок, и мы закружили в изгибах неторопливо гудящих московских двориков.
Темный подъезд, темная лестница, темная дверь на третьем этаже. Все темное. Дайте же немного света!
На! Получай свой свет, шум, гам! И не говори, что мало, а то получишь еще. До краев, до луны, до солнца.
– Слава! – к нам протуберанцем бросилась яркая полноватая женщина с манерами древнеримской гетеры.
– Виолетта! – Перелесов раскрыл дрогнувшие объятия.
Через