шло, я решила не бездействовать и просто шататься по лагерю, а напросилась помогать акушеркам. Детей тут рождалось прилично. Много беременных уже поступало сюда на поздних сроках.
Я рада была помогать, пока не узнала, что случается с новорожденными. Оказывается, что почти всех их зверски убивали без капли жалости. Были конечно и такие, которых оставляли, но смертность у них тоже была высока.
Простейшие антисептики отсутствовали, тем не менее, роженицы оставались живы, почти все дети тоже, и это было просто чудом. Родившие женщины плакали и кричали, чтобы их детей не трогали и не забирали. Задолго до родов они выменивали свои ничтожные кусочки хлеба на лоскуты ткани, которые служили бы младенцам вместо пелёнок. Никто не хотел заниматься грудничками и обеспечивать рожениц всем необходимым. До них никому не было дела.
Сначала я просто помогала принимать роды и, как могла, облегчала условия роженицам. Иногда, после ухода акушера, я приносила им куски ткани. Я находила их на складах, либо брала что-то из собственных пожитков, обматывалась ими под халатом, и так проносила в бараки. Опять же в ход шли спрятанные мной куски хлеба и все, что только можно было сохранить и транспортировать. Каким же плачевным было состояние женщин, которые переживали огромный стресс и боялись не только за себя, но и за жизнь своего ребеночка.
Но потом я стала свидетелем того, как новорожденных с уже поставленным клеймом на ножках, топили в бочке с водой. И когда малыши захлёбывались, их просто кидали подальше от бараков, где с ними расправлялись крысы. Господи, это было самым ужасным, что я увидела здесь. И вообще за всю свою жизнь. Мне хотелось орать, биться, спасать этих деток, хотелось накормить их, обогреть и унести прочь отсюда, от этих чертовых мучителей. Несколько дней я постоянно плакала, при начальстве на работе я стояла с опухшими красными глазами и не могла сконцентрироваться на элементарных действиях. Мысли вновь и вновь возвращались к маленьким ручкам и ножкам – перед глазами стояла та бочка с водой и бульканье грудничков. Маленькие ангелочки, которые не успели в этом мире ничего, которые только родились, но им не судьба услышать запах мамы и ее молока, были виновны только в том, что они – евреи, цыгане или просто неугодные неработоспособные души лагеря. Меня трясло и выворачивало наизнанку, руки дрожали. Эти дни я вообще ничего не ела, аппетит пропал. Я не могла приложить ума, как можно было спасти детей?
Я заставляла себя вновь и вновь подыматься с утра и идти в эти ненавистные бараки, одевать на себя маску безразличия, иначе мою подавленность расценили бы тут, как слабость и вышвырнули бы меня отсюда подальше. Я должна была держаться. Только здесь я могла хоть чем-нибудь помочь и лихорадочно искала пути выхода. Я столько пробыла здесь, но не сделала ничего полезного для этих людей.
Однажды, я вне себя кинулась останавливать утопление младенца, но на меня тут же накинулась надзирательница свирепого вида и ударила меня плетью по рукам, когда я тянулась к ребенку.