я спряталась.
Мой голос прозвучал, как писк котенка в этой вакханалии громких голосов и мычания несчастного у столба. Но меня услышали. Более того, воцарилась гробовая тишина. Это потом я узнаю, что права не имела ни смотреть на Кадира, ни разговаривать, не спросив разрешения. Араб медленно повернулся ко мне. Или мне показалось, что он сделал это медленно. Его больше не закрывал платок, и я задержала дыхание, когда посмотрела в его темное лицо, настолько загорелое, что кожа отливала бронзой. Никогда раньше я не видела никого похожего на него. Ровный нос, правильные идеальные черты лица, словно высеченные из коричневого камня, полные губы. И глаза, поблескивающие в наступающих сумерках зеленоватыми молниями. Страшные, злые глаза на красивом лице. Мне вдруг показалось, что за наглость меня убьют прямо сейчас. Я такая маленькая против него. Такая крошечная, что кажется, он может лишь одним движением пальцев свернуть мне шею, а потом просто пройтись по мне своими пыльными сапогами, дробя мои кости.
Все молчали и смотрели на нас. Я все еще боялась выдохнуть, как парализованная смотрела в лицо бедуинского главаря и не могла опустить взгляд. Понимала, что надо… и не могла. Он вдруг протянул руку и тронул мои волосы. Потер между пальцами и посмотрел на них. Потом сказал на арабском одному из своих.
– Они настоящие, Рифат. Я думал, это краска.
Он продолжал смотреть мне в глаза и трогать волосы, тянуть вниз и наматывать на темные сильные пальцы. Мне хотелось дернуть головой, оттолкнуть его руку, но я не могла даже пошевелиться.
Я увидела краем глаза, как главарь поднялся на четвереньки и встал на ноги. Он сделал шаг в сторону араба, но его сбили с ног, и тогда он пополз к нему, протягивая руки.
– Вот видишь? Это она, сука. Сбежала, шалава такая неблагодарная. Накажи ее, Кадир. Отдай своим людям. Я дарю ее тебе. Можешь ее убить, если хочешь. Она у меня самая ценная из всех, смотри – волосы какие у нее, а глаза? Она на рынке б стоила целое состояние. Только людей моих из-за нее не трогай.
Кадир расхохотался снова, и я вздрогнула теперь уже не только от того, как ужасающе звучал его смех, а от того, как он красив, и в то же время какой первобытный страх внушает одним своим взглядом. Самая жуткая красота из всего, что я видела в своей жизни. Смертельная, ядовитая. И этот черный цвет, только подчеркивающий неестественную зелень его глаз.
– Я бы и сам взял твой подарок… но ты мне угодил. Обычно мне всё продают, обменивают, дают взятку. А вот подарки мне делают довольно редко. Я принимаю твой дар. В обмен на это я не трону остальных шлюх и позволю вам проехать через мои территории. Но твой воин лишится своего достоинства, как я и решил. Я своих приговоров не отменяю.
И зычно добавил.
– Ялла, Рифат!
Раздался оглушительный вой, и я, закрыв уши руками, задрожала всем телом, по щекам покатились слезы. Но вопли и скулеж я продолжала слышать даже сквозь шум в ушах.
– По нашим обычаям оскопленного закапывают в землю. На обратной дороге, если шакалы не обглодают его голову, заберете его с собой.
Его люди засуетились, вскакивая