любила вообще всякое вино, но коньяку и ликерам отдавала предпочтение; водку же, напротив, пила мало, рюмку-две, и то больше «за компанию» с извозчиками. Во хмелю становилась еще более веселой и смелой, однако никаких скандалов в большинстве случаев не делала. Впрочем, если ее «трогали», т. е. сердили, то она в нетрезвом виде раздражалась еще легче и сильнее, чем в обыкновенном своем состоянии, и готова была, по ее словам, «кого угодно съездить по морде». Привыкнув к спиртным напиткам вне дома, впоследствии она и дома, будучи совершенно одна, стала по временам прибегать к коньяку или ликерам, «чтобы забыться», так как нередко на нее «нападала тоска».
В последние два года болезненные особенности характера Губаревой, по наблюдениям ее родных, выступили особенно резко. Изменчивость ее настроения достигла высшей степени, так что в Губаревой «стали замечаться быстрые переходы от самой буйной веселости к ужасному беспредметному озлоблению» (слова ее брата). После одного огорчения, случившегося с Губаревой в конце 1880 г. (у ее лошади кто-то отрезал язык), она долгое время сильно тосковала, так что ее брат уже в это время заподозрил в ней психическое расстройство. В это время истерические припадки, впрочем, неполные, т. е. без общих судорог (спазмы в горле или globus hystericus, судорожное рыдание, прерываемое таковым же смехом), были особенно частыми (раза 2–3 в неделю). Кроме того, от самых ничтожных внешних поводов и при обыкновеннейших обстоятельствах домашней жизни у Губаревой, неожиданно для окружающих, все чаще и чаще стали повторяться приступы неистовства: моментально ее лицо краснело; она вдруг впадала в крайнюю степень бешенства, кричала, топала ногами, кидала предметы, попадавшиеся ей под руку, колотилась головой об стену; в одном из таких приступов она ударила свою мать, обратившуюся к ней с каким-то простым вопросом. Об этих приступах неистовства или бешенства мне рассказывали брат ее и мать, причем последняя выражала свое удивление главным образом по поводу того обстоятельства, что неистовство разражалось вдруг и тоже вдруг, т. е. моментально, уступало место обыкновенному настроению. В этом отношении особенно памятно ее матери 1-е июня 1881 года: Юлия Губарева без всякой причины начала нещадно бить собаку; взглянув на ее лицо, мать промолвила: «ты, Юлия, как будто выпила», – эта фраза привела Губареву в полное неистовство, приступ которого «в один момент» кончился, едва лишь кто-то из посторонних случайно вошел в комнату. Губарева заговорила с вошедшим совершенно спокойно, как будто бы ничего перед тем не произошло.
Переходя к тому, что Губарева рассказывала в больнице по отношению ко дню 29-го августа, я должен прежде всего сделать следующую ссылку. Отвечая (1-го мая 1882 г.) на вопросы, предложенные ей судом, Губарева начала рассказывать про одну барышню, будто бы бывшую невольной виновницей всего происшедшего с нею, Губаревой, в день 29-го августа: «если бы ее (т. е. барышни) не было, если бы она не захворала, то и ничего бы не было, и я бы не поехала (на Лахту)». В этом же