дубинками. Из опасения быть замеченным снаружи и уличенным в непотребном подглядывании я не осмелился раскрыть окно полностью. Напротив, еще плотней задернул занавески, оставив между ними только узкую щель для обзора. Жизнь маленького человека съежилась до размеров амбразуры, сквозь которую я с неизъяснимым отталкивающим любопытством продолжал пристально наблюдать за происходящим. По телу неожиданно поползли холодные колючие мурашки. Кошмарное зрелище пересылки ужасало, отвращало, но одновременно обладало поистине сатанинской силой притяжения. Несмотря на ощущение гадливости и неприязни, жуткие сцены вызывали тоскливую жалость к несчастным, мутили душу и… заставляли задуматься. Вся процедура тюремной перевалки заключенных продолжалась не более получаса, но, будучи эмоционально вовлеченным в процесс, мне показалось, что я провел в этом аду целую вечность. Передо мной во всей своей вопиющей тошнотворной наготе раскрылся пласт иного человеческого существования, мрачного, гадкого, омерзительного, совершенно несообразного с моим нынешним образом жизни. Я неотрывно смотрел на мелькающие за окном черно-белые кадры, будучи не в силах отвести взгляд от тяжелого сценария. Не покидало ощущение ирреальности происходящего. Ощущение было такое, словно мне снился страшный сон, и я никак не мог заставить себя проснуться, чтобы прекратить это дьявольское наваждение. Казалось, что развернувшиеся перед моими глазами сцены жестокости лишь нелепый продукт больного режиссерского воображения и что сеанс этой «чернухи» скоро закончится. И тогда съемка будет завершена, софиты погашены, реквизит свернут и утомленные актеры разойдутся по домам… Увы!.. Это были неприкрытые реалии жизни… После просмотра и осмысления этого сюрреалистического триллера в меня словно вселился дух святой со всей своей серафической свитой. Необъяснимый подспудный страх перед неотвратимым возмездием, внезапно поселившийся внутри меня, породил весьма странную и парадоксальную метанойю. Из плутоватого кабатчика я мудреным образом перевоплотился в кристально честного, образцового работника советского общепита. Целый месяц я был законопослушным гражданином, а в глазах коллег – конченым полудурком. Несмотря на внутренние запреты и новообразованные табу, атавизмы недавнего халдейского прошлого все же давали о себе знать. Но как только у меня появлялось искушение приписать к счету клиента лишнюю циферку или возникал соблазн подменить марочное вино низкосортным аналогом, перед глазами тотчас же вырисовывались убийственно колоритные сцены недавней тюремной пересылки. В ушах возникали матерные окрики конвойных, перемежаемые отвратительным собачьим лаем. Этих, весьма убедительных, эпизодов было достаточно для того, чтобы моя воспрянувшая совесть начала бить в литавры и торжественно протрубила в фанфары победу. Пожалуй, это был единственный добропорядочный период
