розовело от городских огней, освещавших низкие тучи. Телефон дернулся и пополз к краю стола. Взяв его в руку, я прочел сообщение:
_ _ _В… субботу-оказия*** у- меня… Навещаю_ _ _москву-и-Бабушку… Герберт… кланяется-не… вам_ _ _ _ альбому**** Клее.
Я понял, что мне дан шанс наконец увидеть Варвару Ярутич, а я все еще не знаю, ни как она выглядит, ни сколько ей лет. Спросить Варвару о ее возрасте или попросить прислать свою фотографию мне недоставало духу. Однако она в курсе, сколько мне лет, и видела в журнале мою фотографию. Наверное, этого достаточно, хотя что можно сказать с уверенностью о Варваре Ярутич? Между прочим, иногда она сама присылала мне фотографии цветов – клевера, золотарника, поздних роз из сада. Хотя на этих фотографиях не было ни лица, ни плеч, ни рук Варвары Ярутич, все же она там была.
Просыпаюсь посреди ночи, потому что снова слышу эту музыку из старого, всеми забытого фильма. Больше тридцати лет меня преследует ее напоминание о безвозвратной юности, о единственном – упущенном – шансе жизни, которую прожил не так, вполсилы, не в ту сторону. Музыка прошедшей любви, которая мучит из своей навсегда оторванной, но тут же, у изголовья живущей дали. В стекло осторожно скребется холодный дождь, – может, хоть он остудит мою горячечную, бредовую тоску?
Мне никогда не хватает сил сопротивляться этой музыке. Затянув волю в морской узел, уговаривать себя: нет, не упустил, не прошляпил, не опоздал, не глупи: ты пытался сохранить распадающийся, разъезжающийся мир – сделал это как мог и будешь делать дальше, не только оянтаривать прошлое, но и жить сейчас, любить, делать доброе, спотыкаться, вставать и идти по бездорожью. Не оглядывайся туда, слышишь? Не то сойдешь с ума и, как Орфей, останешься в ее непереносимо прекрасном аду. Скорей бы рассвело.
Голубой дом в три этажа, забытый между цехами бывшего завода. По краю двора проложены рельсы, уходящие в тоннель деревьев, которые давно срослись кронами. Восемь лет работаю в этом доме и каждый день собираюсь уйти навсегда.
Это прекрасная работа, о такой можно только мечтать. Здесь чисто, на подоконниках в горшках апельсины, лимоны, кумкваты. Люди разговаривают тихими голосами, словно боятся кого-нибудь разбудить. Мне нравятся эти люди, люблю за ними наблюдать, люблю их разговоры.
Отгородившись двумя огромными экранами, сидит Дмитрий, добрый молодец с гусарскими усами. Он поворачивает ко мне румяное лицо от монитора.
– Ну что, Дмитрий? Как дела ваши?
– Катастрофа! – отвечает Дмитрий с чрезвычайно довольным видом.
– Ну и что же вы так сияете?
– Привык.
Техред Нина, маленькая беспокойная женщина с добрым лицом, ходит со стопками бумаги от редактора к редактору. Каждое имя она произносит по два-три раза, точно птица:
– Лида, Лид! Валя, Валя, Валь!
Молчаливый мужчина с кудлатой бородой и маленькими живыми глазами вырезает из картона непонятные фигуры. Потом вертит, складывает, зацепляет один край за другой – и на столе появляется белая угловатая