традиции-системы) к обновлению своих манифестаций без утраты идентичности…»[108]. Понятое таким образом культурное предание освобождается от неизбывной прикрепленности к историческим формам прошлого, но «ориентирует на воспроизводство целостности, с ее пропорциями, иерархией, внутренним стержнем»[109]. Здесь коренится главное отличие вводимого нами концепта традиции («полной традиции», по В. Аверьянову) как от частных, локально-фрагментарных аспектов преемственности (допускающих индифферентность и даже неприятие по отношению к целому культуры), так и от «примордиальной Традиции» (лат. primordialis, фр. primordiale – изначальная, первозданная) последователей Р. Тенона, отрицающих любые исторические трансформации «исконного» сакралитета и, в сущности, пытающихся дезавуировать либо вписать христианский дискурс в парадигму дохристианской духовности[110]. Дистанцируясь одновременно и от постмодернистской всеядности, и от геноновского герметизма, мы опираемся на принцип, сформулированный В. Аверьяновым: «Традиция как система принимает инновации и усваивает их, но традиция в этом отношении представляет собой систему, которая адаптирует инновации, а не наоборот»[111].
Итак, нас интересует философское самосознание традиции и собственно Традиция в глобально-онтологическом смысле – как воспроизводство континуума культуры, культурной «ноосферы», «духовного космоса», то есть безусловно осмысленного, безусловно ценного и обладающего безусловной онтологической достоверностью универсума. Соответственно в русской неклассической словесности XX столетия для нас представляют интерес любые вербальные, текстовые манифестации (как художественные, так и философско-публицистические) такого понимания традиции, любые высказывания и сочинения, так или иначе реализующие концепцию традиции как фундаментальной аксиологемы, как презумпции целостности, единства и непрерывности общечеловеческого духовного опыта[112]. В этом аспекте мы полагаем возможным использовать понятие «традиция» в качестве контекстуального синонима к понятию «мировая культура»[113], мыслимому не в значении совокупности уже созданных ценностей, а в значении процесса ценностно-смысловой преемственности культурного творчества (ср. у В. Аверьянова: «…традиция как вертикальная и ориентированная на большую историю сущность культуры»)[114].
Вместе с тем считаем необходимым сделать оговорку: постулируя «общечеловеческий» (всеобщий, всемирный, общепланетарный и т. п.) характер культурной традиции, мы используем это определение в особом, гипотетическом смысле, вытекающем из вселенских (универсалистских) устремлений эллинско-христианской культуры. В исторической конкретике крупнейшие деятели нового русско-европейского традиционализма не были ни эклектиками, ни «плюралистами» (в новейшем смысле) и ориентировались конечно же не на «мультикультурную» множественность мировых традиций, а преимущественно на концепты и символы, восходящие