никогда интереса к делам не выказывал, а как с Дашкой спутался, так и вовсе… будто подменили. Что мне делать с ним – ума не приложу? Наследства лишить? Пустить по миру? Может, тогда эта девка отстанет от него?
– Даша все же мать вашего внука, – произнесла я, несколько напуганная его настроем. – И… вы не думали, что как раз этот мальчик сможет продолжить ваше дело, если вы не оттолкнете его сейчас?
Эйвазов даже от доски отвернулся, совершенно омраченный.
– Внук! – презрительно выплюнул он. Но потом, взглянув на меня, несколько смягчился: – Лидия, вы молоды и много пока не понимаете. Даша – девка красивая, ушлая и себе на уме. Такая выгоды ни за что не упустит. А уж с кем она ребеночка нагуляла – большо-о-ой вопрос…
Я смутилась. Признаться, мне эта мысль не приходила в голову, но вполне может статься, что Эйвазов прав. Он, между тем, продолжал.
– Лизонька постоянно мне рассказывает, что Гришка-цыган к Дашке все клинья подбивает, да и она, вроде, не гонит его. А Васька… – он отчаянно махнул рукой.
Я больше не решалась поднимать больную тему, и некоторое время мы играли молча, сосредоточившись на игре. Я только раздумывала, что все это очень похоже на то, что Лизавета Тихоновна нарочно настраивает отца против сына. Не для того ли она держит при доме цыгана, чтобы было в чем упрекнуть Дашу? И зачем она докладывает мужу о дворовых сплетнях? Даже, если это и правда, – Васиному отцу о том знать совершенно необязательно. Может, Вася прав, и madame Эйвазова далеко не так мила, как кажется?
– Шах, Максим Петрович, – я осторожно поставила ладью напротив его короля и подняла взгляд на Эйвазова.
Тот удивленно смотрел на шахматную доску и потирал нос:
– А вы хорошо играете, Лидия…
Он сделал довольно предсказуемую рокировку, спасая своего короля.
– Спасибо, – ответила я. И добавила, помолчав: – меня учил играть в шахматы мой попечитель, граф Шувалов.
Это было неправдой: выучил меня играть в шахматы еще отец. Но надо же мне было как-то вывести разговор на нужную мне тему. Эйвазов отреагировал не сразу:
– Граф Шувалов? – переспросил он настороженно. – Помнится, вы говорили, что не знаете фамилию вашего попечителя.
– Фамилию я действительно не знала… или он говорил, да я позабыла, – смущенно улыбнулась я, – но это не значит, что я ничего не знаю о Платоне Алексеевиче и его… – я поморщилась, – деятельности.
Я блефовала. Нагло и смело, как при игре в покер. Платон Алексеевич обыкновенно навещал Смольный раз в пару месяцев. Он подробно расспрашивал меня о новых знакомствах, о том, как я провожу время, что читаю, что думаю о тех или иных событиях… Нет, это даже близко не было похоже на допрос: я сама все ему рассказывала очень охотно. Хотя потом, позже, ругала себя за болтливость и думала, что о многом стоило бы умолчать. Как-то умел мой попечитель разговорить меня даже тогда, когда я этого не хотела.
Платон Алексеевич не только расспрашивал меня – он охотно делился со мною и своими соображениями относительно