коров, она заявила:
– Четыре коровы это многовато для нашей скромной семьи. Витя, милАй, надо что-то делать!
– А что делать, милая? – недоуменно почесал блестящую от пота лысину папа Витя. – Что тут сделаешь?
– Витя, я подумаю и все тебе скажу, что делать, – внушительно заявила Наташа.
– Надо уменьшать! – как отрезала она на следующее утро.
– Что уменьшать?
– Коров поголовье уменьшать. Что тут непонятного? Ты как тот есаул, который бросил в коня.
Следствием этого судьбоносного для поголовья нашего скота решения была сдача одной коровы и одной тёлки в райцентр на мясокомбинат, где они были по бартеру обменены на полукопченую колбасу. Колбаса по отлаженной схеме была передана родителям в Смальцо на реализацию. Тогда там строили крупнейший в области католический костёл. Возле костёла хитрая Зельма Карловна продала колбасу с немалой выгодой для своего семейного бюджета. Наш же семейный бюджет при Наташе стал совершенно не транспарентным.
Заодно предприимчивая Наташа не забывала творогом, сыром и маслом моего производства торговать. Нам оставалась с молока лишь сыворотка. И то в лучшем случае, если хозяйственная «благодетельница» её свиньям не скармливала.
– От свиней больше толку, чем от вас, – приговаривала она. – Свиней хоть на мясо можно сдать, а вы только жрете и гадите.
Свинина в те годы нарасхват шла, об африканской чуме свиней еще никто и слыхом не слыхивал. Несытое было в городах и весях российских время при дешевой нефти. Между прочим, «крутой мачо» Витя при всей своей извращенно подлой сути свиней резать панически боялся. То ли корни еврейские сказывались, то ли комплексы детские мучили. Сначала призывал он Кольку Лобана, то еще кого-нибудь, вроде Моргуна, резать милых и доверчивых животных, мясо которых вовсе не зря две мировые религии кушать воспрещают. По традиции резчику приходилось наливать и согласно установленной «таксе» давать часть мяса и уши убиенной свиньи. Если матерый мясоед потерю свиных ушей переносил вполне безболезненно, так как из брезгливости их не ел, то тратить спиртное скряге казалось непозволительной роскошью.
А вот вульгарной горожанке Наташе свиные уши неожиданно понравились. Поэтому, умело подзуживаемый супругой, храбрый Витя однажды решил кабана завалить собственноручно.
– Ладно, Наташ, я сам кабана завалю! – экий Аника-воин выискался, причем с апломбом Георгия-Победоносца, попирающего змея. – Никого не будем звать в этот раз.
– И правильно Витя. Нечего всякий сброд сюда таскать, а то того и гляди сопрут что-нибудь или подожгут. Ты и сам в состоянии такую мелочь сделать, – похвалила Наташа.
– Учись, никчема, пока я живой! – поставил во дворе деревянное корыто, положил туда месиво и скомандовал. – Выпускай кабана!
Я выпустил ничего не подозревающего свина из хлева. Кабан, обреченный на заклание, неторопливо ел, а Вильгельм Телль местного разлива через штакетный забор тщательно выцеливал его голову из ружья. Как в цирке звучит барабанная дробь. Алле оп! Выстрел! «Жакан» двенадцатого калибра штука жутко