Хаткевичей буду. – Ответила я, не раздумывая, и чертыхнулась про себя. Зачем солгала?! Но столь же уверенно продолжила: – Приболела я, потому позже обычного пришла.
– Проходите, – без интереса мотнул головой полицейский и открыл мне дверь.
Вестибюль генеральского особняка – просторный, с высокими потолками, хрустальными люстрами и зеркалами, укрытыми черной тканью – встретил суетою еще большей, чем улица. Прислуге дела до меня не было, и даже пальто со шляпкой никто не предложил взять. Я двинулась вперед, а после толкнула одну из дверей, все еще надеясь найти Степана Егоровича. Здесь была большая гостиная с роялем у окна: всхлипывала девушка в одежде горничной, со слезою в голосе говорила что-то другая. Важные полицейские хмурились и делали записи с их слов. На меня никто не смотрел. Я прошла в дверь, ведущую из гостиной, и лишь здесь меня остановили.
– Вы к кому, милочка? – спросила немолодая полная дама в строгом черном платье. Но носу у нее было пенсне, а на поясе связка ключей. Глаза же – красные и заплаканные.
– Я… я в гувернантки наниматься пришла, – сказала я уже не очень уверенно. И добавила: – Мне назначали.
– Ах, милочка, какая теперь гувернантка… – подбородок у женщины задрожал, а под пенсне заблестели новые дорожки слез. – Для маленького ведь гувернантку брали… вот-вот народиться должен был. Восьмой месяц дохаживала голубушка наша. Господи, Пресвятая Богородица, да что ж деется-то, что ж деется…
Вовсе без сил дама опустилась на софу, сняла пенсне и закрыла ладонями лицо. Плечи ее била крупная дрожь. Однако всем сердцем сочувствуя чужому горю, я не жалела сейчас, что пришла сюда. Даже напротив – в груди поднималась волна ненависти к нелюдям, которые сотворили такое. И я сама себе поклялась, что все от меня зависящее сделаю, чтобы их наказали. Нужно непременно рассказать полиции все, что я знаю!
Вот только Ксению Хаткевич и ее нерожденного младенца это не вернет… Но я плотнее закрыла глаза, как молитву твердя слова дяди, что чувства надобно держать в узде – они мешают здраво мыслить. А мне непременно нужно выяснить, что эту женщину могло связывать с моим мужем.
Поискав глазами, я нашла графин с водою и налила полный стакан – женщину (кажется, это был экономка Хаткевичей) следовало скорее успокоить.
– Попейте, – присела я подле нее и осторожно погладила плечо.
В последние годы в Смольном, мы с Натали, той самой, которая стала теперь княгиней Орловой, несколько раз в неделю ездили помогать сестрам милосердия в госпиталь. Многого я там насмотрелась. И многому научилась – быть может, и побольше тогда узнала о жизни, чем за все годы учебы вместе взятые. С доктором тамошним мне несказанно повезло: видя мой интерес, он не жалел времени, объясняя мне кое-что из медицины. И среди прочего заставил уяснить, что самый верный способ успокоить плачущего – дать ему воды. Ничто так не приводит в ритм дыхание и биение сердца, как размеренные глотки.
А пока женщина пила, я усиленно размышляла о незнакомке, что стояла на пороге моего дома. Неужто