Но как только он проснется, так сразу и возьмет повествование в свои руки. Благодаря этому читатель сможет узнать больше послушника его Иону, которому пока большего и знать не нужно.
Единственный кустик на холме бросал тень на Евмения, прикрывая от лучей восходящего солнца. Кто-то и а это способен поблагодарить, а кто-то и сам куст с корнем вырвет, что бы…, да кто знает зачем, да хоть от комаров отмахиваться или в костерок бросить.
Вот и светило уже преодолело ветви растения, раскинувшего их вверх и в стороны, но лучи, все равно не падали на крепко спящего, будто опасающегося просыпаться, по какой-то неизвестной нам причине. Вот уже и костерок затрещал, и вода в котелке закипела, и рыбка свежепойманная на угольках запеклась, и краюха хлеба не в печи, а так же на угольях приготовленного, разломанная на листе лопуха лежала, а он все никак не мог проснуться.
Здоровенный мужик, одетый в старые выцветшие брюки и такую же рубаху до колен, босяком расхаживал вдоль берега. Борода его седая, прикрывавшая почти целиком широченную грудь, поблескивала еще мокрой на солнышке, шевелюра, сваливающихся тонких льняных волос, длиною ниже плеч, еще е высохшие, слипались, собранные водой в плети, бьющие по ткани.
Большие ладони, будто лопаты для развеивания зерна, плели из свежих, освобожденных от коры, веток, небольшой кошель. Взгляд, направленный сквозь рукоделье, и даже дальше травы, бороздил грунт на глубине лежащих во множестве человеческих останков прежних веков. Печали не было в нем предела от переживания погибших вместе с телами и грешных душ. О их спасения он и читал молитовку, бормоча распевно слова ее под нос, воздухом то и дело поднимая длинные края пожелтевших усов.
Кто-то сверху позвал старца. Повернув голову, он уткнулся в глаза огромной, через чур мохнатой собаки, лежавшей рядом со спящим. Пес кивнул в сторону Евмения, мол, не пора ли будить, так ведь все проспит, и завтрак, и молитовку – что ж монах то?
– Что Михеюшка…, распереживался…
– Так е спасет он душу свою вот такой вот жизнью. Мы уже битый час хозяйничаем, а ему все нипочем.
– Болтун же ты, хоть и пес…
– Ну не всем же, как тебе молчать… Это тебе хорошо, ты вот меж людей говорить можешь, а если я скажу хоть, что будет? Ни ты, никто другой не отшепчет!
– И то верно…, я ведь и сам, пока к тебе привык…
– Че привыкать то – так ведь поболтать есть с кем…
– Ну буди, буди, хот познакомимся… Только не пугни, а то ведь потом «живую воду» на него всю извести придется… – Михей прищурился, зевнул, облизался, чуть ли не до загривка, поднял лапу и застыл:
– Слышь, Никодим, если это я сделаю, он же по любому, увидев такое чудо, окочурится, может тебе лучше?
– Он тебя все равно увидит, ты же прятаться не собираешься…
– Не поймешь вас людей… Сдается мне, хочется тебе спектакль посмотреть… – С этими словами лапища опустилась на грудь спящего и тихонечко толкнув несколько раз застыла.
Человек,