все же мы здесь.
– И все же да, – согласилась Шейла.
Скотти и Недди нашли их в толпе. Недди слегка поклонился, как принято в Принстоне, прося разрешения потанцевать с дамой. Скотт был джентльменом и не мог отказать, так что пришлось отпустить Шейлу и встать в пару со Скотти. И новые пары разошлись.
– Она его выше, – с удовольствием заметила Скотти.
– Тебе нравится он или Фитч?
– Ни тот, ни другой, они просто друзья. А вот она тебе нравится.
Обвинение было подано так буднично, что Скотт был даже польщен:
– Мисс Грэм очень привлекательна.
– Это бросается в глаза.
– Мне особенно нравится в ней, что ее настоящие таланты в глаза как раз не бросаются. Ей пришлось немало потрудиться, чтобы добиться успеха на суровом поприще.
– Кажется, что-то такое я уже слышала.
– Тогда ты понимаешь, почему я ею восхищаюсь.
– О да, восхищаешься, – кивнула Скотти.
– Целеустремленность восхищает меня во всех молодых людях, – пояснил Скотт.
– А еще у нее акцент.
– Очень милый.
– Жаль, что она такая красивая. Мне не следует так дурно думать, да?
– Ах, Пирожок… – мягко сказал Скотт, потрепав ее по плечу.
Добавить было нечего, так что эту тему оставили, будто она была исчерпана, и заговорили о том, как неудачно оформили стены ресторана, расписав их видами Парижа. Триумфальная арка, Эйфелева башня и собор Парижской Богоматери были изображены на панелях, бегущих по всему залу, как набор дешевых открыток. Скотти они поражали безвкусицей. Девочка была в настоящем Трокадеро и потому видела это заведение таким, каким оно на самом деле было: ночным клубом с завышенными ценами, где каждая гардеробщица метила в актрисы.
– Помнишь, как ты первый раз ела улиток?
– Ты говорил, что их ловят прямо в саду Тюильри.
– С тех пор ты все высматривала их на клумбах.
Кончилась композиция, началась следующая. «Почему я страдаю? Почему мне есть дело?» Фитч занял место Недда, и тот галантно вернулся к Скотти. Из-за нечетного числа один из них всегда оставался без пары, а Скотт терпеть не мог быть лишним. Но как у пригласившего остальных, выбора у него не было. Сидя со стаканом колы в одиночестве, он вглядывался в даль поверх Голлливуда и темнеющего города, через который бежали ряды уличных фонарей, будто взлетные полосы громадного аэропорта, а за ними чернело море. Где-то там стояли на якоре «Рекс» и прошлое Скотта. Ночь постепенно уходила на запад, забирая с собой звезды; ей на пятки наступало завтра. В больнице была полночь, Зельда спала – хоть какое-то облегчение. Скотт снова представил страдающего бессонницей продюсера, который садится на ночной рейс, летит с востока над бескрайней пустыней и, преодолев последние коварные зубцы горной короны, видит перед собой Калифорнию. Под ним веселый и беспокойный, как на вывеске кинотеатра, карнавал огней в Глендейле, и где-то внизу ждет та, в чьих силах его спасти. После аэропортного одиночества – вот она, жизнь! В эти несколько свободных часов над землей он разбирал чужие сценарии, препарировал наивные мечты и гордился тем, как ловко играл грезами спящей