а он был по части чувств куда как покрепче доктора. Так что Бабс был совершенно прав, отсоветовав нотариусу ужинать.
Насколько я поняла, на крики вдовы Остгот собрались соседи, кто-то из них сообразил добежать до ратуши, а там уж Вассерсуп послал за нами всеми. «Мобилизованные добровольцы» соседей из дома выставили, но посторонние в доме все же потоптаться успели. Нехорошо, и портит не только общий вид сцены преступления, но зыблет уверенность в пристрастии местных жителей к порядку. Я приказала мобилизантам любопытных более в дом не пускать и отрядила Бабса за повозкой, чтобы увезти останки в лечебницу, где имелся холодный погреб – его учинил предшественник и по совместительству отец доктора Обструкция, не чуждый науке анатомии. Сам доктор, слегка оклемавшийся, отбыл вместе с Бабсом.
Пулькер согласился вести протокол, но в кабинет после первого визита заходить отказывался, шелестя бумажками в гостиной. Так что вести осмотр и допрос свидетельницы пришлось мне. Конечно, я попыталась узнать, не было ли что-нибудь украдено. Хотя было у меня ощущение, что такие преступления совершаются не ради денег.
От экономки толку было мало. Она все время всхлипывала и что-то несла насчет того, как трудно отмывать кровь с тисненых обоев. Все же мне удалось узнать, что особых ценностей в доме не хранилось, что вроде бы ничего не пропало, а деньги свои господин Шнауцер держал в банке.
– А кто наследует господину Шнауцеру? – спросила я.
Гунна Остгот перестала плакать.
– Не знаю… наверное, его сыновья.
– Вот как? Я думала, у него нет детей.
– Отчего же? Двое сыновей. Только они лет пятнадцать как переехали в Букиведен.
Это было нехарактерно для Киндергартена, где дети обычно продолжали дела отцов.
– В любом случае надо их известить.
Тут приехали за телом, и мы с мобилизантами, завернув останки в простыню (экономка очень не хотела ее нам давать), сложили их в повозку.
Пулькер тем временем опечатал дом – вдова Остгот ушла ночевать к соседям, заявив, что не останется рядом с этакими страстями. Поскольку слухи уже распространились по городу, мы не стали этому мешать.
Скорбная повозка покатила к лечебнице, а мы пошли по улице, прочь от дома Профанация Шнауцера. Впереди шел Бабс с фонарем. По моему мнению, было довольно светло: лето все-таки, но так было принято в Киндергартене – ходить по ночам с фонарем.
– Сыновья Шнауцера ничего не получат, – внезапно произнес Пулькер. (Оказывается, он все слышал из гостиной.) – Я сам заверял его завещание. Я знаю, что разглашать его прежде времени противозаконно, но при таких обстоятельствах…
– Почему же папаша лишил их наследства?
– Не знаю. Помнится, они крепко поссорились. Но это было давно…
– А кому он завещал свое состояние?
– Большей частью отдал его на благотворительность. Ну, и кое-что получит за верную службу Гунна Остгот.
– А ей об этом известно?
– Не