смотреть… Не покажу!
– Леля, покажи, я тебе говорю.
– Не покажу!
– Я, наконец, требую как муж!
Елена Никитишна остановилась, смерила мужа взглядом и произнесла:
– С каких пор это вы стали требовать?! Вы забываете, что я свободна и, если вам угодно, мы можем сейчас же разъехаться!! А шпионить за собой я вам не позволю! Вам нет дела до моих писем, как и мне до ваших! Я вам сказала, что записка от портнихи, и больше ничего не скажу!..
– А, теперь я все понимаю!! Теперь понятно и ваше странное поведение, и ваша мнимая болезнь. Вы, сударыня, завели себе любовника и страдаете, что не можете от меня отделаться!
– Молчите, – произнесла грозно Елена Никитишна. – Вы говорите вздор! Но если бы я вздумала полюбить, поверьте, разрешения у вас не спросила бы и прятаться не стала бы!..
Илья Ильич стоял как убитый. Весь запас его угроз истощился и, как всегда, не привел ни к чему. Он смотрел на жену и вдруг зарыдал.
– Леля, ангел мой, счастье мое, скажи, что с тобой делается? Ты на себя не похожа, целые дни мучаешься, бегаешь из угла в угол, получаешь письма, которых не можешь мне показать… Леля! Что это?!
Илья Ильич, несмотря на свою тучную представительную фигуру, был в эту минуту так жалок, что Елена Никитишна забыла свое собственное горе и подошла к мужу. Она обняла его и тихо произнесла:
– Поверь, милый мой, что я и в мыслях даже не думала изменять тебе, никого не люблю, кроме тебя, и не мучай себя напрасно!..
– Я не знаю, Леля, – говорил рыдающий Илья Ильич, – но что-то такое есть у тебя, чего ты не говоришь мне… Я хорошо тебя знаю, привык к твоему спокойному, хладнокровному, невозмутимому характеру, а теперь ты сама не своя: волнуешься целые дни, меняешься в лице и, мне кажется, страдаешь… Скажи, ангел мой, все, скажи откровенно, подробно и мы вместе обсудим, постараемся помочь беде!
– Уверяю тебя, у меня ничего нет!
– Отчего же ты не показываешь письма?
– Я хочу, чтобы ты верил мне! Я сказала тебе, что от портнихи, и ты должен верить.
– Леля! Меня поздно уже учить, воспитывать. Если все дело только в дрессировке, то покажи письмо! Тогда я успокоюсь и, клянусь, буду всегда тебе верить!
Елена Никитишна колебалась с минуту.
«Сказать ему все? Показать записку? А после что? Куликов предаст ее в руки правосудия, и никто, даже муж, не поверит ее невинности. Главный свидетель умер. Что она скажет в свое оправдание? Вся ответственность ляжет на нее».
– Ты колеблешься, Леля?! Видишь, я угадал, что у тебя есть тайна, которую ты прячешь от меня! До сих пор у нас не было тайн друг от друга.
– У меня нет, милый, от тебя тайн, но я колеблюсь, уступить ли тебе и отдать эту дурацкую записку… Нет, не хочу; ты должен уважать меня и верить!
Она поспешно вынула записку, небрежно показала ее издали мужу и тут же порвала в клочки, только фамилию «Куликов» она незаметно вырвала и зажала между пальцами, а клочки бросила в угол.
– На, собирай и читай, если хочешь, – прибавила она, смеясь, и поцеловала его в лоб.
Илья Ильич ожил, бросился целовать жену и весь его припадок прошел.