случилось ли у вас какого-нибудь, неожиданного горя? Семейное несчастье?
– Представьте, что решительно ничего не было! Как есть ничего! Все совершенно благополучно! Она несколько дней на себя не похожа.
– Право, не знаю. Но только нервы у нее возбуждены до крайности, я опасаюсь, что у нее будет нервная горячка, если… если она не успокоится.
К вечеру Елене Никитишне стало лучше. Она потребовала священника, исповедывалась и долго-долго беседовала с ним. Эта беседа доставила ей утешение, и она скоро спокойно уснула. Доктор, заехавший вечером, не велел ее беспокоить и прописал на случай успокоительную микстуру.
Илья Ильич не отходил от постели жены. Сон больной был тяжелый, она металась, вздрагивала и часто просыпалась, с ужасом всматриваясь в глубину комнаты.
– Ах, это ты, – говорила она, узнавая мужа, и несколько успокаивалась. – Ой! Тяжело, тяжело! Господи!
Прерывистое дыхание становилось ровнее, глаза закрывались, она впадала в забытье и засыпала.
Ночью Илья Ильич пошел отдохнуть и посадил у постели горничную, строго наказав ей сейчас же его разбудить, как только барыня проснется.
Елена Никитишна недолго спала. Вскочив с постели, она вытянула вперед руки и закричала:
– Не троньте, не троньте его! Не позволю! Не дам, не надо, не надо!
Горничная схватила ее за руки.
– Барыня, барыня, лягте, успокойтесь.
– Ах, это ты, Дуня, – очнулась она, – а барин спать ушел?
– Пошли отдохнуть, приказали разбудить их, как только вы проснетесь.
– Нет, нет, не буди, Дуня, не надо. Пусть спит. Знаешь, Дуня, у меня есть к тебе просьба.
– Приказывайте, барыня, я все исполню.
– Нет, Дуня, ты поклянись, что не выдашь меня и исполнишь. Никому, никому не скажешь?
– Помилуйте, барыня, зачем же я буду говорить, если вы не приказываете.
– Нет, ты поклянись.
– Клянусь.
– Перекрестись.
Горничная перекрестилась.
– Вот так. Ты меня любишь?
– Люблю, барыня, вы меня никогда не обижали.
– Я тебе приданое все сделаю, триста рублей деньгами дам.
– Оченно вами благодарна, барыня, извольте приказывать.
– Постой, сходи посмотри, спит ли барин.
Дуняша ушла, а через минуту вернулась.
– Спят, не раздеваясь.
– Крепко?
– Крепко.
– Слушай, Дуня… Ты знаешь здесь недалеко трактир Куликова?
– Знаю, знаю: «Красный кабачок».
– Этот самый. Так слушай. Сходи завтра рано утром к Куликову, скажи, что я очень больна и прошу его написать все, что он хочет мне сказать. Я хотела принять его сама завтра, но не могу, а мне очень нужно узнать у него про одно дело. Только, понимаешь, ни Илья Ильич, ни другой кто-нибудь не должны никогда ничего об этом знать! Слышишь?! Ты клялась ведь!
– Не извольте беспокоиться, сударыня, никто не узнает.
– Спасибо! А я тебя не забуду! Ах, мне тяжело!
Елена Никитишна откинула голову и закрыла глаза. Тень Онуфрия Смулева, ее первого