идиотские смартфоны – это тоже ты. И те, что плачутся на «Си-эн-эн» о своих погибших родственниках, – это опять же ты». Нет, это уберем. Вернемся на землю. Что он такое хотел сказать? И кстати, выпить еще что-нибудь осталось?
– Эта подойдет? – спросила Грэй Скерт.
Опять этот тон. Неужто все-таки насмешка? Сложно сказать. Она стояла в открытых дверях небольшой комнаты, указывая внутрь. Жест нарочито размашистый – ладошка выставлена, локоток кверху – как будто хозяйка подает гостю невидимый поднос. До Марка внезапно дошло, что за все утро она ни разу не посмотрела ему в глаза. Он быстро оглядел комнату. Возле одной стены здесь плотно, на манер «лего», стояли белые коробки с папками. У другой часовыми застыли четыре пылесоса. У третьей выстроились бутыли с водой для кулеров. Ну а в четвертой стене было окно – высоковато, но все честь по чести, и к тому же открывалось. В общем, все как надо.
– Преогромное спасибо, – кивнул Марк. – Лучше и не придумаешь. Естественный свет способствует просветлению ума.
– Кто б сомневался.
– Вы не проследите, чтобы я побыл один… э-э… десять минут?
Грэй Скерт сверилась с часами на своем «Блэкберри».
– Боюсь, только восемь. Вам еще на макияж.
– Ах да.
Судя по всему, впечатления он на нее не произвел. Ну да что ж теперь. Сейчас задача – пыхнуть из этого окошка припрятанным в кармане косячком. Дверь за спиной у Грэй Скерт защелкнулась, и Марк оценивающе оглядел окно. Вот блин – высота под два метра. Ухватив за горлышко одну из бутылей, он подкатил ее к окну. Балансируя на колбе одной ногой, он смотрелся эдаким шалуном-юниором, только вместо мячика в руке у него был «косяк». Окошко, зараза, открывалось вовнутрь, и слишком сильно дернув фрамугу, он потерял равновесие и жестко шлепнулся задом об пол; досталось и запястью.
Ладно, сфокусируемся на хорошем: самокрутка-то вот она, в руке, цела и невредима. Пристроив бутыль, он подкатил к ней еще и вторую, после чего взобрался на них, словно ковбой на родео с двумя конями. Ну вот, так-то сподручней. Звонко щелкнула зажигалка, высунув крохотный синеватый язычок; затрещала «травка», а «косячок» вместе с дымом пыхнул секундным огоньком. Выгнув шею, Марк высунул из окна голову и как следует затянулся раз, другой, третий. Прошла минута, и в голове сладко поплыло, отгоняя беспокойство и сомнение; так пена прибоя, полощась белесым платком, покрывает собою выступы камней и деревянных обломков. Вокруг в теплом ветерке неспешно рокотал жизнью городской центр. Где-то невдалеке тихо урчал кондиционер. Вон там через проспект, за стеклом, люди у телефонных аппаратов делали деньги. Какой-то толстяк нетерпеливо приплясывал перед большущим телеэкраном. Откуда ни возьмись к зданию подлетел голубь и, фыркнув крыльями, скрылся на зернисто-сером фоне крыши.
И тут Марка начало одолевать смутное беспокойство (его как будто принесла своим появлением птица): быть может, он еще не созрел, не готов к этому появлению на ток-шоу. Прежде на телеканалах