спектра. Жила по общепринятым понятиям, устоев не нарушала. Но стала задумываться: а надо ли оно ей, такое обилие контактов? «Сколько людей вообще должны тебе нравиться? – размышляла она. – Каким числом ограничивается количество тех, к кому ты привязан?» Коллеги были ей симпатичны преимущественно в плане «накатить после работы». В целом же – особенно на протяжении рабочего дня – они как класс нередко досаждали, а то и раздражали своей никчемностью и бестолковостью (все эти их сэндвичи с яичным салатом; велосипедные шлемы, кокетливо выложенные возле монитора).
Но в данных обстоятельствах к определенной помощи можно было, пожалуй, и прибегнуть. Помимо Аунг-Хла, единственным другом Лейлы в этом городе была Дах Элис – сухая и угловатая, с отточенным английским директриса местного приюта и благотворительной организации. Дах Элис была к Лейле добра с самого ее приезда и серьезно помогала в поиске студентов с медсестринскими навыками (часть общей задачи Лейлы), приобщив ее к факультету медучилища. Однако признаваться этой старшей по возрасту женщине, какие беды приходится терпеть в своей работе, Лейле ужас как не хотелось: кому нужны эти пустые сетования.
Особенно с той поры, как Лейла уяснила о Дах Элис следующее: несмотря на штатную должность директора сиротского приюта, большее внимание она все же уделяла своей общественной работе: программам по поддержке здравоохранения, ликбезу для взрослых. Понятно, что чем влиятельней и эффективней эта женщина становилась, тем большую тревогу она вызывала у военной верхушки, следящей за ней своими подвижными глазами. В таких условиях приходилось и делать свое дело, и быть тише воды ниже травы, с низко опущенной головой. Просить Дах Элис о помощи с задержанной поставкой – мост чрезмерной длины, к тому же ставящий человека в щекотливое положение. Можно сказать, на мушку. Те, кто живет при тирании, просят друг друга об услугах как можно реже и как можно тише.
Любимая чайная Лейлы находилась в тупичке ниже по улице. Эмалированная табличка с названием, приделанная к облупленной розоватой двухэтажке на углу, не содержала в себе ни намека на англоевропейскость. Надпись на бирманском смотрелась эдакими кучерявыми завитушками вроде тех, что сама Лейла машинально выводила на полях своих школьных тетрадок: какие-то не то подковки, не то перевернутые E с подрисованными хвостиками, которые, однако, содержат полезную информацию для двадцати миллионов, владеющих этим языком. У Лейлы если не получалось расшифровать ту или иную бирманскую надпись, то она просто старалась запомнить и затвердить, как выглядят эти символы в графике. Вот скажем, название этой чайной: месяц над тремя теннисными шариками, смайлик, перевернутая E, а вдобавок к ним что-то вроде @ (чтоб ее, собаку).
Уже через десяток шагов по этой улочке жара начинала идти на убыль: ощущался приток более прохладного воздуха из приземистых подворотен. По всей протяженности улицы во все стороны, наружу и внутрь, сновали люди (нет-нет, вы гляньте: проулок со вздорным