Энгельгардт и старого добряка Венецианова принял не лучше. Он с час продержал его в передней, но старый Венецианов видел всего на своем долгом веку.
– Стоит ли обижаться на этого вандала-помещика? Это было бы ниже моего достоинства.
Сначала старик завел разговор об образовании, добродетели, но «свинья в бархатных тапочках» рассмеялась и откровенно спросила, чего хочет от него он и этот «американский дикарь» – Брюллов.
– Видно, вы, Карл Павлович, не могли с ним спокойно говорить, – улыбнулся Венецианов, когда дошел до этого места своего рассказа.
– Не мог, – признался Брюллов, – спокойно говорить о купле-продаже живого человека.
Венецианов тоже откровенно ответил пану, что они хотят выкупить Тараса Шевченко, и спросил, какая будет цена.
– Вот так бы сразу и сказали! – рассмеялся самодовольно пан. – А то – филантропия. Деньги и больше ничего! Моя последняя цена два тысячи пятьсот рублей.
– Вот так и сказал этот пан, а я согласился, – закончил старый.
– Две тысячи пятьсот рублей! – вздохнул в отчаянии Сошенко.
– Не расстраивайтесь! – промолвил Брюллов. – Это уже второстепенное дело.
Он загорелся сам, как юноша.
Какие-то мысли, планы уже зарождались в его горячей деятельной голове.
Он, наверное, и ночью думал об этом, потому что в шестом часу утра послал своего Лукьяна к Мокрицкому.
Мокрицкий привык, что его маэстро может прислать за ним и в два часа ночи, потому что у него бессонница и хочется почитать и поговорить и в шесть часов утра, чтоб поделиться какой-то мыслью или показать цвет неба и воздуха над Невой.
Но сейчас было что-то важнее. Молодые люди не знали, что решил Карл Павлович, что-то готовилось. Он послал записки к Жуковскому, ездил к Виельгорскому и чуть не побил верного своего Аполлона, когда тот, не чуя под собой ног и от радости, что готовится уже что-то реальное, и от весеннего ветра и первых луж, все перепутал, а главное – Жуковского пригласил не тогда, когда надо было. Но Аполлон стоял перед маэстро с таким комично-растерянным видом, так терпеливо выслушал все «музыкальное», вылитое сгоряча запальчивым Брюлловым, что гроза прошла быстро, как и началась, и они оба начали дружно и энергично готовить мольберт и полотно для новой картины. Какой именно – Аполлон не знал и не осмеливался спросить.
На другой день Мокрицкий по секрету сообщил Сошенко:
– Сегодня в нашей мастерской появится еще одно прекрасное творение – портрет Василия Андреевича Жуковского, и если бы ты знал, какое разительное сходство с оригиналом! Какая чрезвычайная сила рельефа! Ты подумай, сеанс продолжался не больше двух часов, а голова кажется почти законченной.
Он не утерпел и повел друга в мастерскую. Брюллова не было дома. Перед портретом в кресле Карла Павловича сидел мальчик Липин.
Это был один из тех самоучек-художников, о которых Карл Павлович побеспокоился еще в Москве и добился обещания дать им отпускную на волю. Приехав в Петербург, Брюллов не забыл о них, особенно ему нравился