Костя Гордеев, бойкий и расторопный парень. Кутузов тоже подошел, хотел вмешаться, но понял, что не следует. Бызин занимал раньше немалую должность командира батареи, он учит людей воевать и не позволит лезть с выходками.
Оба кавказца горячо перешептывались, они не видели выхода из тупика. Бывший танкист-ремонтник Луговой отошел от недолгого опьянения и молча сидел на нарах, привалившись спиной к стене. Пребывал в унынии и политрук Воронков, который решил перед сном прогуляться. Его не взяли в политотдел, предстояло и дальше служить в штрафной роте. Имелись свои плюсы. Один день здесь шел за шесть, накапливалось неплохое жалованье, засчитывался боевой стаж. Когда-нибудь это пригодится, но удастся ли выжить? Совсем недавно Воронкова едва не бросали в атаку, как рядового штрафника, он прикрывал отход роты и мог погибнуть или попасть в плен. Такое пренебрежение к себе, опытному работнику с незаконченным высшим образованием, просто обескураживало.
Кому будет польза, если он тупо умрет, как умирают эти грубые, невежественные люди? Виктор Васильевич умел хорошо и правильно говорить. О сгоревшем отчем доме, о мужестве, о девушке, которую ты должен защитить от врагов. Мелкий дождик бил в лицо холодными брызгами, Воронков его не замечал. В кармане лежало письмо от связистки, матери его ребенка. Неграмотное, с дурацкими приветами и сюсюканьем по поводу родившейся дочери. Господи, неужели эта женщина всерьез рассчитывает, что он вернется?
Выпитая водка и беспросветный октябрьский дождь усиливали тоску. Роту еще не укомплектовали, но Воронков знал, их в любой момент могут бросить в бой. Безнадежный, не имеющий смысла, который снова унесет жизни большинства штрафных солдат. Но он ведь не штрафник? Жалость к себе выжала слезы, которые смешивались с каплями дождя. Повинуясь внезапному чувству, он вернулся в канцелярию и быстрым почерком написал три письма, которые следовало вручить после его смерти.
Самое откровенное – матери. Он сумбурно клял судьбу, начальство, безжалостно швырнувшее молодого талантливого человека в помойную яму. Более сдержанное послание для отца. Тот не всегда мог понять сына, порой считал его выскочкой, обвинял в эгоизме. Ну, что же, сын честно прошел свой путь, погиб, на память о нем пусть останется солдатская медаль.
Третье, самое короткое письмо, скорее распоряжение, адресовалось начальнику политотдела. Виктор Васильевич просил перечислить невыплаченное жалованье матери, личные вещи раздать товарищам (перечислялись фамилии), а пистолет вручить одному из молодых политработников. Он так отчетливо представил собственные похороны, что невольно всхлипнул. Требовалось с кем-то пообщаться, рассказать о своих переживаниях.
Воронков пошел к Маневичу. Лейтенант чистил «ТТ», лицо было сосредоточенным и грустным. Белорус наверняка поймет его. Однако туповатый взводный выслушал сумбурное излияние молча, даже поморщился. Виктор Васильевич скомкал горячую речь, перевел разговор на тему служебной подготовки, вернулся к себе.
Он окончательно протрезвел, порвал письма