когда ты восходишь в восточном краю света. Когда ты, Атон дневного света, сияешь, рассылая повсюду свои лучи, два края соединяются в празднестве. Пробужденные ото сна, они крепко стоят на ногах. Ты разбудил их!..
– Позволь мне дочитать остальное. – Это был голос Кии. Я услышала шелест папируса, а потом она начала декламировать.
Когда ты восходишь, открываются дороги. Пред тобой из реки выпрыгивают рыбы. Твои лучи пронзают глубины морей. Ты – тот, кто заставляет семя прорастать, кто рождает жизнь, кто кормит сына в утробе матери и кто успокаивает его, утирая ему слезы. О, Ревнитель во чреве, о, Даритель жизни. Ты лелеешь все, что порождаешь…
Значит, вот какими чарами Кия, обладательница гибких и длинных ног, опутывала его… магией укромного убежища поэта. Вдали от бесконечных планов и политических интриг Нефертити Аменхотеп и Кия вместе читали стихи. Притаившись под окном, я ощутила запах воскуряемого фимиама. Я стала ждать, о чем еще они будут говорить, и он начал рассказывать ей о том, какая жизнь ждет их в Мемфисе, где он родился и вырос.
– Мои комнаты будут располагаться в самом центре дворца, – сказал он, – а тебя я помещу по правую руку от себя и дам тебе все, чего только пожелаешь.
Я услышала, что Кия захихикала, как девчонка. Нефертити никогда не хихикала, она смеялась глубоко и свободно, как взрослая женщина.
– Идем! – Должно быть, он схватил ее, поскольку я услышала, как они тяжело повалились на постель, и я в ужасе зажала рот ладонью. Как он может заниматься любовью с беременной женщиной? Он же может навредить ребенку!
– Подожди, – прошептала она, и голос ее обрел несвойственную ей строгость. – А как насчет моего отца?
– Визиря Панахеси? Разумеется, он поедет вместе с нами в Мемфис, – сказал он с таким видом, словно по-другому и быть не могло. – А еще я дам ему наивысшую должность при дворе.
– Какую?
– Такую, какую он только пожелает, – пообещал фараон. – Тебе не о чем беспокоиться. Твой отец предан мне и моему делу. Никому другому во всем Египте я не доверяю так, как Панахеси.
Я вновь окинула двор взглядом, и в серебристом свете луны увидела визиря, который слушал все, что только что слушала я. Он стоял совершенно неподвижно, и мне показалось, что в тот момент сердце замерло у меня в груди. Увидев, что я узнала его, Панахеси улыбнулся.
И тогда я со всех ног бросилась обратно, в покои Нефертити, позабыв о стихах Аменхотепа и расспросах Кии. Нефертити устремилась мне навстречу еще у дверей.
– Что случилось? – воскликнула она, увидев мое лицо, но я не могла произнести ни слова. – Мутни, что случилось? Тебе застукали?
Дыхание с хрипом вырывалось у меня из груди. Мысли мои путались, и я даже не могла решить, стоит ли рассказывать ей о Панахеси. Мы с ним оба оказались заговорщиками, застигнутыми врасплох в ночи. Я не должна ничего говорить, впрочем, так же как и он.
Она встряхнула меня за плечи:
– Тебя поймали?
– Нет, – выдохнула я. – Они читали стихи.
– Тогда