от времени она вставала перед иконой, кланялась и бормотала.
Я, всегда любопытный до слов, вслушивался и понимал, что бабушка не знает ни одной молитвы, говорит то, что в голову придет.
– Святый Боже, святый-страшный, воскреси, помоги, помилуй, Христе славный, мать и сына, во имя веков, святый-страшный, помилуй, хлеб насущный, спаси, помилуй, беду-радость сохрани, пронеси, спаси, святый-страшный, присно ныне, долги мои прости, святый-страшный…
И так далее.
Я, четырнадцатилетний, усмехался и говорил:
– Бабань, новость знаешь? Бога нет!
– Уйди, – отмахивалась она, смущенно улыбаясь, – сердиться и злиться не умела. Даже ругалась если на что, то с улыбкой.
– Нет, правда!
– Молчи, дурашный! Клеврещешь на него, вот он тебя накажет. Он все видит, все знает.
– Да? Рентген он, что ли? – умненько допытывался я.
– Сам ты рентген, отстань!
Под праздники – Пасху, Первомай, Октябрьские и Новый год – она доставала из сундука желтую свечку, ставила ее на сундук в чисто вымытую стеклянную баночку из-под майонеза или сметаны, были тогда такие маленькие баночки, и молилась дольше обычного.
А я всегда перед праздниками чувствовал себя печальным и одиноким. Люди готовятся к веселью, к совместным песням, еде и выпивке, а мне в этом чудилось принуждение. Настал день – хоть тресни, а веселись.
Однажды, под Новый год, томясь этим настроением, я подошел к молящейся бабушке. Она тут же перестала.
– Чего тебе?
– Ты говоришь, он все знает. А как это проверить? Где доказательства?
– Да хоть я тебе доказательство. Что живая.
– Это как?
– Отстань.
– Нет уж, расскажи.
Бабушка пошла в кухню, поставила кастрюлю, чтобы что-то варить, налила себе и мне чаю.
И начала.
– Это еще в голода́ было, до войны. Такой ужасный страшный голод был, что люди людей ели.
– Слышал, сказки. Антисоветская пропаганда.
– Ага, скажи еще, что голода не было.
– Был в Поволжье, я читал. Но чтобы люди людей…
– Ты слушай. Я многодетная была, восьмеро у меня было, не считая, что детством померли, а всего было одиннадцать. Голод, умираем все. И узнаём, что исполком многодетным вспомощение выделил. Крупы, еще чего-то. Нас было две осталось многодетных, я и Мария. Остальные или сами померли, или уже дети у них все полегли. А нас двое многодетных осталось. И, значит, с района телеграмму дали в сельсовет: таким-то явиться за получением, доставки не ждите, вывоз самоходом. Ну, и мы пошли в Екатериновку.
– Пешком?
– Пешком, да зимой!
– Туда километров двадцать пять?
– Не считала, много.
– А довезти никто не мог? Машин не было? Или лошади?
– Все при хозяйстве было, кто ж нам даст? Мы начальство, что ли? В общем, пошли мы с ней. Накутали на себя рогожей каких-то, пошли. Идем. Холодно, ветер. Смотрим – кто-то догоняет. Мужик. Не наш какой-то. Чего-то кричит. А Мария пуганая, говорит: не останавливайся, пошли быстрей. Ну, мы бегом.