потому что проверить твою говорильню на практике невозможно. А вот ты мне скажи, скажи, только конкретно, как другу, что мне всё-таки делать с ваучером? Кто он такой и зачем? А?
Я сижу в зале ожидания Казанского вокзала в Москве, притулившись в покосившемся кресле, и невольно, отряхнувшись от дремоты, слышу разговор двух собеседников. Они появились внезапно и устроились сзади меня на скрипучих сиденьях.
Очевидно, диалог их начат где-то там ещё в пути, а тут он уже затихает, но тем не менее, тот, что постарше и под хмельком, говорит с напором:
– Ты знаешь, на него, на этот ваучер, курс установился сам по себе, и не сезонный, а по времени суток.
– Как так?
– А вот так. Вчера в одиннадцать вечера я продал свой чек не за пять или восемь тысяч, а за бутылочку водки, где её, матушку, в такую позднину найдешь, а так – пожалуйста.
– И не жалко?
– Нет. Я скомпенсирую. Вот сейчас, днем, я продам чек уже за две бутылки, поскольку магазины работают, тут свой резон.
Ты должен понимать – коммерция, она штука гибкая. У меня ещё три ваучера, а вот четвертый Зинка-сноха продала, блин, в троллейбусе.
– Почему в троллейбусе?
– Дак, тут целая история вышла. Она, видишь ли, у нас стеснительная. Никогда ничего не продавала и заявила, что продавать не будет. Первая-то сноха, с которой мой Колюнчик развелся, торгашка была. Баба – гром, а эта – ни то ни се. Так вот, слушай, Зинаида всем подружкам в палате своей, она работает медицинской сестрой в роддоме, рассказала, какая она застенчивая, но денег нет и что-то надо делать с этими квитанциями… А те, со скуки, ради смеха, слышь-ка, когда она уходила домой, нацепили ей сзади на пальто листок с объявлением: «Продаю ваучер, недорого!» Она и не знала, что с этим транспарантом шагала по улице до остановки. А в троллейбусе к ней подошёл мужчина и предложил пять тысяч за ваучер. Она удивилась вслух: «Что, у меня на лице написано, что я хотела бы продать чек?» – «Нет, – невозмутимо ответил покупатель, – у вас об этом написано на спине».
Так и наша Зинаида стала коммерсанткой.
Наступило недолгое молчание. Я посмотрел на собеседников. Обоим лет по сорок пять – пятьдесят. Очевидно, они из одного небольшого городка, либо поселка.
«Коммерсант» – это, видно сразу, мужик не простой, а из тех, кто любит подурачить людей, зная наперед свой ответ на свою же загадку, а другой – из тех степенных рассудительных крепких русских мужиков из глубинки, которых не сразу собьешь с толку, у них свой стержень.
– Однако ж, молчишь. Я тебе наводящие вопросы всякие и истории, ты же молчок! А ещё три газеты выписываешь, как профессор какой, слабо?
– Федор, у тебя сколько детей, я уж забыл?
– Трое, а что? – недоуменно и выжидательно ответил «коммерсант» Федор.
– Горластые были? По ночам кричали?
– Ха, не горластые, а жуть с ружьем какая-то. И не по ночам, а круглые сутки Колюнчик нам жару поддавал, я таких потом ни у кого не видел.
– А резиновую соску, пустышку, ты ему давал, чтобы замолчал?
– Эх ма, дак только этой соской и спасался. Суну ему, верзиле, это