в целом. Это либидо, которое поступает в распоряжение Эго точно так же, как Герой изначально поступает на службу Царю. Но как Царь, так и текущая Эго-установка, обратившись к Герою, даже не предполагают, что тем самым они уже предрешили свое свержение с трона Сознания тем же Героем.
Последнее, что важно подчеркнуть, описывая общечеловеческий героический паттерн, это то, что не каждый герой – Герой. Пожалуй, здесь я позволю себе воспользоваться цитатой из самого Юнга, так как лучше мне все равно не сказать: «В мифах герой – это тот, кто побеждает дракона, а не тот, кого пожирает дракон. Однако оба вынуждены иметь дело с тем же самым драконом. Кроме того, не герой тот, кто никогда не встречал дракона, или тот, который, хотя однажды его и видел, утверждал впоследствии, что не видел ничего. В равной степени, только тот, кто вступал в рискованную схватку с драконом и не оказывался побежденным, овладевал кладом, “сокровищем, которое трудно добыть”. Он, единственный, имел подлинное основание быть самоуверенным, так как он столкнулся с темной стороной своей Самости и тем самым обрел себя»18.
Таково вкратце описание героического макро-паттерна. Однако нас ведь интересует не любой Герой, а Герой именно славянский и те преобразования паттерна, которые происходят на славянском национальном уровне бессознательного.
Впервые мысль о «нетипичности» героев в русской мифологии пришла мне в голову задолго до возникновения идеи написать эту книгу, во время чтения дочке друзей сказки о Никите Кожемяке. Что примечательно, даже шестилетний ребенок заметил некое несоответствие этой сказки типичной героической фабуле. Отказ Героя принять заслуженное вознаграждение так взбудоражил ребенка, что она еще несколько дней ставила родителей в тупик вопросами о том, почему Никита с царевной не поженились да почему он сам не стал царем.
Вот мы и попробуем сейчас разрешить эту загадку при помощи «сравнительной анатомии» славянского Героя с общечеловеческим архетипическим образом.
Начинается сказка как раз вполне типично. Змей крадет у вдового Царя единственную дочь. Тот факт, что царицы в сказке нет[18], говорит о том, что феминный принцип Эроса в устоявшейся системе отсутствует – у Царя нет связи со зрелой Анимой, а если и была когда, так давно скончалась. Примечательно и то, что он не делает никаких попыток вернуть свое дитя, а это опять-таки показывает полное безучастие к чувственным аспектам жизни. Но Царевна ухитряется сама передать батюшке весточку через собачку.
Вообще собака – довольно нетипичный символ для русских сказок, поэтому такой поворот событий сразу заставляет нас «навострить ушки». Любое животное в мифе олицетворяет предчеловеческий, досознательный, инстинктивный способ постижения мира. В качестве животных-помощников у славян чаще выступают волки, соколы или голуби. Голубь, как символ сердечной любви и соответствующего инстинкта, не может быть использован Царевной: маленькому кусочку живой души, плененному