он точь-в-точь походил на город из «Тысячи и одной ночи», жителей которого волшебник вдруг превратил в статуи.
Филипп благополучно добрался до ворот, которые один сонный лансеро6 ворча отворил ему за пиастр и крепко за ним запер, и скоро очутился за городом. Перед ним расстилалась огромная равнина, покрытая роскошной растительностью и перерезаемая здесь и там почти высохшими ручьями. Оглянувшись на город, уже скрытый деревьями, он глубоко вздохнул и, наклонившись к шее лошади, поскакал галопом, не обращая внимания на жару, увеличивавшуюся с каждой минутой и становившуюся нестерпимой. Филипп чувствовал потребность быстрой ездой придать другое направление своим мыслям.
Уже больше двух часов мчался он таким образом. Лошадь его начинала утомляться и замедлять бег, как вдруг чей-то голос радостно воскликнул:
– Я знал, что встречу его здесь!
Молодой человек остановился и с удивлением осмотрелся вокруг. На камне, под тенью огромного дерева, сидел человек и, улыбаясь, смотрел на Филиппа, выпуская клубы дыма из трубки с коротким чубуком.
– Питриан! – с удивлением вскричал Филипп. – Что ты тут делаешь, мой милый?
– Жду вас, господин Филипп, – ответил тот, вставая и подходя к лошади, чтобы взять ее за поводья, пока молодой человек сходил на землю.
Этот Питриан был высокий широкоплечий малый лет тридцати пяти. Его умная, веселая физиономия как бы освещалась серыми глазами, взгляд которых живо перебегал с предмета на предмет и сверкал смелостью и хитростью; его кожа, загорелая и задубевшая от ветра, дождя, солнца и моря, приняла кирпичный цвет, делавший его похожим скорее на кариба, чем на европейца, хотя он был француз, парижанин. Костюм его был самый простой и первобытный, он состоял из небольшого холщового плаща и панталон, спускавшихся только до середины бедра. Надо было присмотреться вблизи, чтобы узнать, холщовая или нет эта одежда, до такой степени она была запачкана кровью и жиром. Старая шляпа с козырьком покрывала его голову; за поясом у него был чехол из крокодиловой кожи, в котором находились четыре ножа и штык, а возле себя он положил одно из тех длинных ружей, которые Бражи в Дьеппе и Желен в Нанте изготавливали специально для буканьеров. Питриан снял седло с лошади и начал прилежно обтирать ее, чуть слышно ворча про себя.
– Что ты там бормочешь, животное? – спросил, смеясь, молодой человек, который удобно разлегся в тени и играл с собаками работника.
– Животное! – произнес тот, пожимая плечами. – Я знаю, ваша лошадь тоже животное. Да мыслимое ли дело – так загнать благородную скотину!
Филипп расхохотался.
– Хорошо, – сказал он, – ворчи, ворчи, это облегчит тебе жизнь. Кстати, знаешь ли ты, что я умираю с голоду; нет ли у тебя чего перекусить?
Работник, по-видимому, не слышал этого вопроса и продолжал обтирать лошадь. Филипп давно знал этого человека, он не настаивал и терпеливо ждал, чтобы Питриан занялся им. Питриан отвел лошадь