о пожаре, Тони широко раскрыл маленький рот и пронзительным голосом передал сообщение на родном языке его отца, сдобренном мягким акцентом страны его матери и приправленном тут и там одним-двумя солеными американскими словечками. Его слушали. И понимали. Этот ребенок, этот бамбино, говорящий на смеси языков, которую мужчины, тем не менее, могли разобрать, несомненно, не лгал им! И священник, стоящий на снегу рядом с малышом, не предаст их. Они это прекрасно поняли. И, возможно, флаг, барабан, флейта, горн, бледное подобие военного строя, который поддерживали добровольные спасители, оказавшиеся так кстати и обещавшие помощь, безопасность и кров на ночь, стали для них тем самым символом власти, о котором догадался судья Прист в минуту озарения в Камлейтер-Холле.
Вожак сицилийцев, сжимавший пистолет, выступил на шаг или два вперед и что-то крикнул, а когда Тони Вулф ответил со своего насеста на плечах старого судьи, мужчина, словно удовлетворившись, развернулся и, жестикулируя, деловито заговорил с несколькими обступившими его товарищами.
– Что он сказал, малыш? – спросил судья, вытягивая шею, чтобы взглянуть вверх.
– Он сказал, господин судья, что им нужно это обсудить, – ответил Тони, вытягивая шею, чтобы посмотреть вниз.
– И что же ты ответил ему?
– Я ответил: «Давай, малец!»
Скрытый пухлым телом Тони, оседлавшего его шею, старый судья усмехнулся про себя. Волна смеха пробежала по рядам замершей толпы, голос Тони разносился далеко, и его манеру речи, видимо, встретили с одобрением. Психологию толпы, по словам одних ученых, понять трудно, а по мнению других – довольно легко.
Из глубины ватаги сицилийцев выдвинулся мужчина, но не тот, высокий, с пистолетом, а маленький и коренастый, который шел прихрамывая. В одиночестве он пересек хрустящий снег и подошел к тому месту, где, ожидая и наблюдая, стояли ветераны. Толпа, все еще сосредоточенно тихая, тоже ждала и наблюдала.
С оттенком театральности, присущей его народу, мужчина бросил нож к ногам судьи Приста и протянул обе руки в знак капитуляции. На людей, которые пришли отнять его жизнь, он почти не обращал внимания, лишь бросил на них косой взгляд через плечо. Он смотрел в лицо судьи, в лицо маленького Тони и в серьезное лицо старого священника, стоявшего рядом с этими двумя.
– Парни, – судья опустил Тони и жестом привлек внимание своих сограждан, – парни, вот человек, который утром совершил преступление, он отдает себя под мою защиту. И под вашу. Сейчас он отправится со мной в окружную тюрьму как заключенный. Я дал свое слово и дал слово от имени всего города, что его не тронут ни по дороге туда, ни на месте. Знаю, среди вас нет человека, который не помог бы мне сдержать это обещание. Ведь я прав, парни?
– Ох, черт возьми, судья, вы победили! – забавно подражая подвывающей манере речи самого судьи, прокричал из толпы мужчина, в котором позже признали одного из близких друзей Бивера Янси.
Тут все снова засмеялись, а кто-то начал хлопать.
– Я