классов, всегда очень интересовался своими похоронами и как будто был даже доволен, узнав, что его похоронили с установленной традициями помпой.
Когда я был уже на старшем курсе, школу принял строгий генерал, Павел Плеве[32], враг всех училищных традиций и цуканья молодежи. Он, между прочим, строжайше запретил хоронить Цыргу. Все же, с большим риском, но к Рождеству похороны мы устроили…»[33]
Обучение в Николаевском кавалерийском училище продолжалось всего два года, но это была очень интенсивная и тяжелая работа. Маннергейм занимался прилежнее многих своих товарищей; во всяком случае, ему приходилось при этом затрачивать гораздо больше усилий. Во-первых, нужно было осваивать чужой и трудный русский язык. Во-вторых, материальная помощь родственников обязывала к особому рвению. В-третьих, и это было главным, Густав был честолюбив. Путь к успешной карьере во многом зависел от того, как он закончит курс и в какой полк вступит после окончания училища. Ему очень пригодились закалка и навыки, полученные в детстве – условия жизни в училище были достаточно суровыми, температура в помещениях редко поднималась выше 10 градусов. Особенно хорошо Густаву удавалась верховая езда; лошади и все, что их касалось, живо интересовало его, иппология[34] стала его любимой наукой. Короткие каникулы и отпуск после тяжелого тифа, вновь перенесенного в конце 1887 года, Густав проводил в Финляндии у родных.
Летом все училище перебазировалось в Красное Село, где находились летние лагеря кавалерийских гвардейских полков столицы и где в конце августа окончившие курс юнкера получали первое свое офицерское звание корнета. Сам государь-император Александр III, объезжая строй, поздравлял новоиспеченных офицеров. Выпускники имели право выбрать полк, в котором они хотели бы служить, – при условии, что там имелась вакансия. Густав начал размышлять над различными вариантами задолго до окончания курса. При этом ему приходилось, кроме прочих трудностей, преодолевать сопротивление, которое его честолюбивые планы вызывали в семье.
Петербург, 30 апреля 1889 г.
Дорогой Дядя!
Уже ранее, и особенно в мой последний приезд в Гельсингфорс, мне показалось, что люди, мнением которых я дорожу, считают ошибочным и нелепым, что я стремлюсь в гвардию, хотя у меня нет состояния. Очень печально, что мои действия истолковывают так неверно. Особенно огорчительно, если и Дядя, который всегда был мне ближе, чем другие, принимает мои устремления только за легкомыслие, хвастовство, тщеславие и т. п. Я и сам понимаю, что мои действия могут на первый взгляд таковыми показаться. Именно поэтому, и потому, что я ни за что не позволил бы возникнуть между нами недоразумению, хочу сейчас раз и навсегда объяснить Дяде, почему я желаю служить в гвардии. Обращаюсь к ясному уму Дяди и его здравой критической мысли, когда прошу, чтобы Дядя в этом важном деле взвесил – какие доводы говорят