наверное, все теперь Олю ненавидят. Но поговорила она с женщинами нормально. Если не считать того, что расплакалась. Но, может, это и помогло. Худенькая кассирша с большими глазами дала адрес и телефон подруги Зарины, у которой оставался в тот день ее трехлетний сын Данияр. Эта подруга работала по ночам, поэтому днем брала ребенка Зарины за небольшие деньги.
Оля вернулась домой. Ей позвонил частный детектив, они договорились, что он приедет вечером. Наконец она почувствовала голод, который вернул ее к обычной жизни как будто из какого-то космического полета. Оля открыла холодильник, с ужасом и ненавистью посмотрела на пакет с мокрой купюрой. Огурцы она уже переложила в банку. Приготовила омлет и кофе. Приняла ванну. И перед звонком подруге Зарины задумалась. А что делать, если подруга скажет, что не может больше держать ребенка? Понятно, что ей нужно предложить деньги. Но если она откажется?
Оля села перед зеркалом в спальне. Строго и вопросительно смотрела на свое отражение. Что изменилось в ней со вчерашнего вечера? У Оли было нежное, узкое лицо с мелкими правильными чертами. В нем почти не было красок, только серо-голубые глаза выделялись на очень светлом фоне между двумя волнами почти белых волос. И ресницы с бровями темно-серые, в противном случае Олю можно было бы считать альбиносом. В этой скупости красок и выражений таилась главная суть Оли. Ее крайняя человеческая чистоплотность, ее отторжение от всего, в чем она не была уверена, что не казалось ей правильным. Оля любила два слова: да и нет. Все, что между ними, – это лукавство и оплот нечестности. После одного неудачного романа Оля твердо решила, что никогда не выйдет замуж. И не только потому, что лишь таким образом можно было исключить разочарование и зависимость, способные уничтожить ее собственную индивидуальность. Дело еще и в том, что Оля была принципиальной чайлдфри – она не хотела иметь детей сама и отказывала в понимании тем женщинам, которые рожали. Давали жизнь детям, которые, возможно, не хотели являться на свет. Не желали страдать, жить без радости, делать несчастными близких. Оля избегала женских разговоров на эту тему, старалась не смотреть на встречных детей, не верила в приторные сюсюканья и всеобщее умиление детьми как таковыми. Это все было между «да» и «нет». И, если снять с темы пелену собственной непосвященности, неопытности, это все находилось ближе к категорическому НЕТ. Дети – люди. Они все разные, несут в себе качества и добра, и зла. Невозможно любить всех подряд только за возраст.
И сейчас ей страшно было даже позвонить. Легче угрожать всем мифическим контактом с министром внутренних дел, чем спросить, как там ребенок, мать которого сейчас в тюрьме. Для него здесь чужбина, у него нет других родственников. Что может Оля предложить, если вторая мигрантка откажется от него?
Но, собственно, время к ночи. Пора решаться. Подруга плохо говорила по-русски, ни о чем не хотела беседовать по телефону. Оля вздохнула и вызвала такси. Через пятнадцать минут была на месте. Старый дом, первый этаж, запущенная, убогая квартира, испуганная мигрантка,