кучерами и форейторами, вновь во весь дух мчались по улицам, обдавая зазевавшихся мокрым, грязным снегом. От прошлого уцелел лишь неизбежный вахтпарад. Выйдя к одиннадцати часам к войскам, Александр был более обыкновенного робок и сдержан; Пален держал себя как всегда; Константин Павлович суетился и шумел сверх меры.
Вообще восторг порой «выходил из пределов благопристойности». Незнакомые люди обнимались друг с другом и плакали от радости. Какой-то ополоумевший от радости поручик носился по улицам верхом, размахивая шляпой и крича:
– Умер! У-у-м-е-ер!
Появилась мода причислять себя к деятелям 11 марта: казалось, в столице не осталось ни одного человека, который бы не присутствовал в ночь убийства в спальне Павла или, по крайней мере, не участвовал в заговоре.
Однако, когда общее возбуждение пошло на убыль, стали замечать, что проявление радости от кончины Павла не обеспечивает успеха при дворе. Молодой царь вовсе не выглядел веселым и счастливым, напротив, малейший намек на прошедшие события вызывал на его лице гримасу ужаса и отвращения. Позже Александр говорил, что должен был в эти дни скрывать свои чувства от всех; нередко он запирался в отдельных покоях и предавался отчаянию, безуспешно пытаясь подавить глухие рыдания. Гибель отца он воспринимал и как свою нравственную смерть, чувствуя вместо души – больное место. Елизавета Алексеевна – единственная из всей императорской семьи, встретившая смерть Павла спокойно,– выступила первое время посредником между заговорщиками и мужем, который не мог переносить даже их вида.
17 марта в семь часов вечера в Михайловском дворце открылась церемония прощания с телом Павла. На лице покойного, несмотря на старательную гримировку, видны были черные и синие пятна; его треугольная шляпа была так надвинута на голову, чтобы, по возможности, скрыть левый глаз и висок, зашибленные ударом табакерки. Очевидцы вполголоса передавали, что, когда к телу был допущен дипломатический корпус, французский посол, проходя, нагнулся над гробом и, задев за галстук царя, обнажил красный след вокруг шеи, сделанный шарфом.
23 марта состоялось отпевание и погребение в Петропавловском соборе. Александр стоял у гроба в черной мантии и шляпе с флером. Его удрученный вид покорил всех. Весь Петербург облетели слова молодого царя:
– Все неприятности и огорчения, какие случатся в моей жизни, я буду носить, как крест.
Первые мероприятия нового царствования оправдали надежды общества и кое в чем превзошли их. Из ссылки, тюрем и из-под ареста были освобождены тысячи людей (в том числе артиллерийский подполковник Алексей Петрович Ермолов, находившийся в костромской ссылке, и Александр Николаевич Радищев, возвратившийся из-под тайного надзора полиции из деревни; последнему был разрешен въезд в столицу, пожалован чин коллежского советника и владимирский крест); на военную и статскую службу возвратилось двенадцать тысяч человек; были уничтожены виселицы, украшавшие площади больших городов; священников освободили от телесных наказаний; полиции было предписано соблюдать законность; частным лицам дозволено