радикальных инноваций в фильме в отношении техники и структуры – еще одна схожесть с «Улиссом». За ними последовали скупые переоценки, по крайней мере со стороны некоторых, и зарождающееся осознание того, что на свет появилось значимое творение искусства. Сейчас «Одиссею» считают одной из тех крайне редких работ, которые навеки определяют свою историческую эпоху. Проще говоря она изменило наше отношение к нам же самим. В этом смысле также фильм легко выдерживает сравнение с шедевром Джеймса Джойса.
В обеих этих современных «Одиссеях» зрителей попросили принять новый вид восприятия нарратива. Хотя не Джойс изобрел поток сознания и внутренний монолог как литературный инструмент, он вывел их на новый уровень мастерства и сложности. Не Кубрик изобрел косвенную бесцельность и имажинистское повествование без диалогов – но вставив это в жанр научной фантастики и поместив это в столь широкое, наполненное разными видами поле пространства и времени, он по сути выдвинул это на новый уровень. «Одиссея» – в основном невербальный опыт, его легче сравнить с музыкальной композицией, чем с обычным основанным на диалогах коммерческим кинематографом. Авторское кино с бюджетом голливудского блокбастера, оно поставило зрителей в непривычную позицию, требующую «быть внимательными глазами», как отметил Кубрик.
Первоклассный импрессионистский портрет провинциального Дублина руки Джойса дает нам возможность испытать ранее недоступные внутренние потоки человеческих мыслей и чувств. «Космическая одиссея 2001 года» Кубрика и Кларка дает будоражащее видение человеческой трансформации из-за технологий, они ставят все наши стремления в колоссальные космические рамки и пробуждают существование внеземных существ настолько могущественных, что они уподобляются богам. Каждое из этих произведений имеет огромное влияние, у каждого есть бесчисленные последователи, пытающиеся сравняться с их философской широтой и технической виртуозностью. Ни одно из них так и не превзошло оригинал.
Мое собственное пожизненное увлечение «Одиссеей» началось весной 1968 года, когда мне было шесть. Моя мать, убежденный поклонник Кларка, сводила меня на дневной сеанс во время недель кинопремьеры. Было ли это в Вашингтоне (где мы тогда жили) или в Нью-Йорке (где, как мне кажется, это было), неясно. И хотя к тому моменту я уже пребывал в восхищении рывком в космос, наиболее грандиозной частью которого была программа «Апполон», с успехом завершившая беспилотное тестирование двух исполинских лунных ракет Сатурн V, – к первому погружению в столь сильную, многозначную, визуально ошеломляющую работу я оказался не готов.
Несомненно, в шесть лет ваши органы чувств открыты восприятию настолько, насколько они вообще могут быть, и я считаю, что мне повезло посмотреть этот фильм в этом возрасте. Пролог «На Заре человечества» был и приковывающим внимание, и тревожащим, а загадочное появление монолита под музыку дьявольски звучащего «Реквиема» Дьёрдя