в себя санкции, дезинформацию и желание взять на испуг, обложив Россию по всему периметру границы всем, чем можно: от бактериологического и атомного оружия до самого современного глобального суицидального хаоса по интернету, выведения из строя экстренной защиты, путём хакерского взлома, подавив сигналы оповещения о распространении губительного импульса из космической волновой установки над территорией России, вот-вот перейдёт в горячую. Путин нашёл достойный ответ: «Посейдон», «Буревестник», «Пересвет» – оружие, способное защитить Россию.
Утомлённая Габриэль не заметила, как потеряла нить размышлений, заснула и была напугана, когда стюард на немецком (летела она на самолёте Люфтганзы) очень вежливо и предупредительно произнёс:
– Фрейляйн, произведена посадка.
«Что, – подумала Габриэль, – мы уже в Москве?»
Миллионы людей прокляли Германию и немцев, и это проклятие довлеет над ней. «Любимая, дорогая Германия, – думала Габи, – твоя трагедия в твоём непонимании русского духа». Этот народ победить невозможно, слишком прост. А в простоте – незамысловатая мысль: русские не цепляются за жизнь, легко с ней расстаются за идею, правду, справедливость, Родину, Бога. Потому только у русских есть пословица: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». Их отчаянная храбрость сродни безумию. Какой ещё народ может так сказать: «На миру и смерть красна» или «Биться до последней капли крови!»
Габи не переставала удивляться богатству русского языка, её поражали народные пословицы, фразеологизмы. Однажды, наткнувшись на незнакомое ей выражение «шкурный» интерес и найдя объяснение в специальном словаре, она разгадала русскую душу. «Вот именно, – решила она: у русских начисто отсутствует «шкурный» интерес». Конечно, бывают и исключения из правил, и при этом почему-то предстал образ Оргиева, любимого мужа. Но он только по паспорту русский – европеец до мозга костей.
Габи ни на секунду не забывала о том, что она немка. Все её попытки думать на русском ей не удались. Сознание приспособилось, и память почти не подводила в знании русского языка, что она освоила в совершенстве и могла на нём на автомате говорить и рассуждать, при этом параллельно слова, фразы звучали на родном языке. Первое время это беспокоило её, потом она легко адаптировалась. Труднее было, когда она сталкивалась с непониманием людей, вдруг узнавших о её национальности. Не враждебное восприятие и тем более возмущение, удивляясь, хотели узнать подробности. На все попытки залезть в душу Габриэль давала понять, что не расположена к подобным разговорам. Искренность была не в её характере, тем более что она невольно нередко была подавлена чувством вины за зверства нацистской Германии. Мучилась вопросом, как случилось, что Германия с её классической, гениальной немецкой философией, поэзией, музыкой родила монстра, с отвратительным человеконенавистническим фашизмом?
Страшно настолько, что сознание отказывается