отозвалась женщина, – зачем он мне. Мы с ним не общаемся. И ни Королёв он никакой, а Пирожников.
– Как Пирожников?
– А так. Королёвым он себя сам нарёк. Пирожников – не так благозвучно на слух по его мнению, а он же артист, – сделала акцент на последнем слове Серафима Андреевна и презрительно скривилась. – У него роли героев. Как будто Пирожников не может играть героя.
– Не любите вы зятя, я вижу.
– А за что его любить? Да и зачем мне? Достаточно, что Верочка его любит. Эх, не зря говорят – любовь зла – полюбишь и козла.
– А могла Вероника к нему уехать?
– Нет. Вместо премьеры? Нет. Она, конечно, его очень любит, но не до такой же степени. Театр для неё святое. Тем более премьера.
– Серафима Андреевна, вам надо будет завтра с утра прийти к нам в отделение и написать заявление о том, что ваша дочь пропала. Тогда мы начнём её поиски.
– Завтра? Нет, нет. Я здесь не останусь. Мне страшно. Поеду домой, в Починки. А можно я заявление сейчас напишу, а вы сами его отнесёте. – Женщина умоляюще глядела на Лену, и сердце девушки дрогнуло.
– Хорошо пишите.
Глава третья
Дверь стремительно распахнулась. Первая мысль, которая возникла у Махоркина – «сквозняк», – но огненная голова в проёме заставила передумать – «обычный пожар», – он улыбнулся.
– Вот. – Лена положила на стол лист бумаги. При этом лицо её было таким серьёзным, что улыбка тут же сползла с довольной физиономии Махоркина.
– Что это? – спросил начальник, недоверчиво уставившись на сотрудницу.
– Что вы спрашиваете, Александр Васильевич? Вы прочтите.
Махоркин взял лист и пробежал по нему глазами.
– Фу! Ну вы меня напугали. Я уже было подумал, что вы заявление об увольнение принесли.
– Шутите опять. А тут не до шуток.
– Так вы бы своё лицо видели. – Махоркин перечитал заявление.
– Откуда это у вас?
– Лебедева написала под мою диктовку вчера в доме своей дочери.
– Вы с ума сошли. Что вы там делали? Что, вообще, это значит? – Махоркин нахмурился.
– Должна же я была убедиться, что её дочери там нет.
– И вы решили, что можно сделать это вот так, без понятых и представителей органов правопорядка. А если бы там был труп? И где сейчас эта Лебедева… – Махоркин снова заглянул в заявление. – Серафима Андреевна?
– Она уехала назад. Домой. В Починки. Вчера вечером.
– У меня нет слов. Кажется, вы нарушили все правила, какие можно было. Вернее нельзя было. И что я теперь должен с этим делать?
– Понять и простить.
– Может ещё и наградить?
– Или уволить. Вы ведь всё равно уже к этой мысли привыкли.
– Могли хотя бы мне позвонить.
– Не могла. Вдруг вы душ принимаете? – саркастично произнесла Рязанцева.
– Причём тут душ? – не понял намёка Махоркин.
«Значит, не сказала», –