вдруг стал самого себя:
приглядываюсь, прислушиваюсь, принюхиваюсь
к самому себе. Представляешь – я
совершаю такую глупость?!
тревожно изламываюсь в себе
что еще милому надо?
своей боюсь навредить судьбе
и жду откуда-то чьей-то награды
поступки исследую со стороны
мгновенья движений рассматриваю
и мысли тревогой зудящей полны
что век свой умом не охватываю!
бежать пытаюсь от этого прочь
(от домыслов тяжкого ада)
но вот на город спускается ночь
раздумий приходит армада
хватаюсь за ворох бесчисленных дел
пытаясь исправить беду
думаю: «чтобы ты, друг, околел
в этом душевном бреду!»
но он не желает один оставаться
боится, дрожит за себя
и в угол куда-то пытаясь зажаться
он шепчет: «не брось ты меня!»
а я без него ничего не значу
и так же сжимаюсь как он
когда драгоценные силы растрачу
иль слышу в душе своей стон…
и лепечу склонившись над ним:
«дружище, прости и помилуй
я так же как ты – одинок, не любим
давай же помиримся, милый»
Давно я боюсь самого себя
приглядываюсь, прислушиваюсь, принюхиваюсь
к самому себе. Представляешь – Я
совершаю такую глупость?!
– —
Ни жалости, ни нежности, ни ласки
я не прошу, любимая, у Вас.
Пусть Ваши детские и праздничные глазки
не видят страшный гибельный экстаз.
Я умер. всё. меня не хороните.
и слёз не лейте. их я не приму.
Заботы, хлопоты – супругу сберегите,
но только – пусть же! – одному ему.
Упрёки совести, терзанья, угрызенья —
всё это, милая, поверьте, не для Вас.
Вас впереди ждут нежностей забвенье,
рожденья, радости и блеск ребячьих глаз.
Вы всё пройдёте, вынесете – верю
(если не Вы, то кто тогда ещё б?).
А мне, уродливому, раненому зверю,
пора на свет, от стаи, из трущоб.
– —
На город ложится туман
тягучей сырой белизной
и дыры оконных рам
пугают своей чернотой
и ветер бежит по домам
в вершинах гуляет крыш
и дым, разорвав, по частям
бросает лохмотьями вниз
деревья чернеют телами
и путают руки ветвей
и шепчут немыми устами
о золоте светлых лучей
– —
Медуза
То было явно не случайно —
предчувствовал